— Что, Люда, тяжело? — нежно спросил он.

Больная не отвечала и откинула голову. Крутовской отошел от дивана, посмотрел на сладко спящего сына и снова подошел к окну и стал глядеть в непроницаемую тьму ночи. Какая-то подавляющая тоска сжимала сердце Крутовского. Он глядел перед собою, а ухо его чутко следило за каждым шорохом, за каждым вздохом жены.

— И помочь не могу; доктор за двадцать верст, а денег всего пять рублей. Господи, что это за ад! — прошептал Крутовской и отчаянно сдавил себе голову руками. — И виноват я; из-за бурнуса вопрос жизни!.. Бедная Люда!

Он подошел к ней, сел подле, взял ее руку и так просидел долго. И вспоминал он все, чем обязан был он этой женщине, сколько любви и ласки дала она ему, сколько самоотвержения выказывала она не раз, и вот… Слезы закапали из глаз Крутовского. Он вскочил и выбежал на крыльцо.

Из мрака дождливой, бурной ночи отчетливо доносился звук колокольчика, вот ближе-ближе — и к станции подъехала тройка. Какая-то надежда прокралась в сердце Крутовского. При свете фонаря Крутовской разглядел хмурого, седого барина в намокшем пальто, не спеша вылезшего из телеги.

— Экие дороги на Руси на матушке! — заговорил седой барин ядовитым голосом, обращаясь к старосте. — Что, переночевать можно?

— Проезжие есть… больная…

— Ну, посидеть хоть.

Он вошел в комнату, и вслед за ним вошел Крутовской.

— Послушайте, вы не доктор ли? — обратился к нему Крутовской.

Хмурый барин сердито оглядел Крутовского и заметил:

— Какой я доктор? Я не доктор.

— Извините.

И он снова подошел к жене.

— Я вас не обеспокою? Я тихонько буду сидеть, — заметил приезжий.

— Нет. Подойдите-ка, посмотрите, велик жар?

Хмурый барин подошел и приложил свою худую руку к голове больной.

— Жар велик! — прошептал он, окидывая взглядом костюм Крутовского и жены, — Простудилась, видно; супруга ваша?

Крутовской махнул головой.

— Из Грязнополья?

— Да.

— Далеко?

— В Захолустье.

— На место?

— Нет. Я вот так переезжаю лет пять! — улыбнулся Крутовской, — все хорошие места отыскиваю…

— Вряд ли найдете. Вот и я с Кавказа плетусь! — ядовито проговорил хмурый барин. — Скверно и там. Кстати, не знавали ль вы в Грязнополье Черемисова, из Петербурга?

— Как же, он мой приятель. Третьего дня в Петербург уехал.

— Значит, не ужился у Стрекалова?

— Не ужился.

— Я так и думал! — обрадовался хмурый барин. — Славный молодой человек. Я дорогой познакомился с ним. Он не говорил про Любомудрова?

— Как же, говорил, — улыбнулся Крутовской.

— А ваша фамилия?

— Крутовской.

— Очень рад познакомиться. Слышал. Пугало губернии! То-то вы и путешествуете! Не пишите статей: здесь, батюшка, этого не любят, нет. Чаю выпьете?

— Нет, благодарю, вот жене надо компресс.

— За доктором послали?

— Нет.

— Надо доктора.

— Знаю, что надо, да…

— Вы не церемоньтесь, господин Крутовской, видно путешествуете налегке?..

— Совсем…

— Экий вы, сразу не сказали. Мы сейчас распорядимся.

Через четверть часа тройка лошадей полетела за доктором.

Целую ночь Людмила Николаевна металась и бредила; Крутовской не отходил и прикладывал компрессы. Любомудров помогал ему и принял горячее участие, хотя и не переставал, по своему обыкновению, ворчать и злиться. Когда проснулся ребенок и Крутовской стал его укачивать, Любомудров присел у изголовья больной и заботливо прикладывал компрессы.

— Я так ни за что, батюшка, не женюсь, — шептал Любомудров. — Во-первых, поздно, а во-вторых, по штату не полагается. Надо и то и се, а то и се денег стоит, а добывать по нынешним временам затруднительно. Вот так и маюсь век… Всю Русь исколесил и, кроме мерзости, нигде ничего не нашел. Теперь в Питер пробираюсь, а оттуда — куда бог даст. Черемисова навестить надо. Человек, кажется, хороший, не из нынешних молокососов, которые в семнадцать лет уж солиден, каналья, и норовит куш сорвать. О мамоне только и думают. Зато и сидят твердо, гнезда вьют и путешествий вот этаких не делают! — ворчал Любомудров, похлебывая чай. — Ну, что, как больная?

— Плоха, горит, как в огне.

— Бурнус уж очень легкий! — угрюмо процедил Любомудров и замолчал.

А Крутовской прислушивался, не едет ли доктор, и оставлял больную, чтобы сбегать на крыльцо.

— Володя! — тихо простонала Людмила Николаевна. — Ты здесь?

— Здесь, Люда, здесь. Как тебе?

— Горит… вот здесь, в груди, горит.

Она подняла на него глаза и, заметив его печальное лицо, тихо взяла его руку и поцеловала. Несколько слез скатилось на его руку.

— Люда, родная, ты не пугайся: доктор приедет — ты поправишься.

— Вряд ли, милый мой. Что Леша?

— Он спит.

— Дай мне его поцеловать.

Крутовской подал ребенка, Людмила Николаевна прижала его к себе и оросила слезами.

— Ты не волнуйся, Люда… Доктор приедет… Ты, Люда…

Он взглянул на жену, и сомнение закралось в его сердце. Она глядела на него своими большими глазами и силилась улыбнуться, хотя страдание ясно сказывалось в этих больших синих глазах.

Крутовской, как ни крепился, но зарыдал горячими, неутешными слезами.

— Ты, Володя, не плачь. Милый мой, как я тебя люблю! А умирать не хочется… Не хочется умирать… — повторила она, — Лешу береги.

— Люда, что ты говоришь? Ты выздоровеешь…

— Нет, Володя… я умру… я чувствую, не выжить мне… Господи, как тяжело, как грустно умирать…

Крутовской бросился на колени, схватил ее руку и припал к ней.

Любомудров сидел в стороне и вытирал клетчатым платком слезы.

— Лешу береги, Володя… Вспоминайте обо мне… я вас обоих любила… Себя только, голубчик, не вини… Разве ты виноват, милый мой…

Она снова впала в забытье и в бреду вспоминала о муже и сыне. К утру больной стало хуже. На теле показались темные пятна.

На Крутовском лица не было; за эту ночь он сильно осунулся и постарел; какое-то тупое отчаяние овладело им. Наконец близко звякнул колокольчик, приехал доктор.

— Ну, что? — в один голос спросили Крутовской и Любомудров, когда доктор кончил осмотр..

— Это ваша родственница?

— Все равно. Говорите все… правду говорите!

— Больная очень плоха…

— Надежда есть?

— Мало…

Крутовской вздрогнул; все замолчали. Доктор дал какие-то успокоивающие капли.

К полудню Людмила Николаевна пришла в себя.

— Вот и лучше стало, — сказала она. — Володя, Леша, вы здесь? Теперь я поправлюсь. Ты зачем же, Володя, плачешь?..

Она как-то странно взглянула; какая-то кроткая улыбка заиграла в ее глазах и лице, а слезы тихо катились из глаз.

— А умирать не хочется!.. — прошептала она.

Потом слабой рукой погладила по голове ребенка, протянула руку мужу и улыбнулась.

— Спасибо тебе за все… Я была так счастлива… так счастлива…

Она не досказала и вытянулась… Глаза ее стали тускнеть, дыхание