Шрифт:
Закладка:
— Я так хочу круассан.
Просто у меня все болит. В темном уголке моего сердца хранятся воспоминания о том, каково это было — любить ее, по крайней мере, то, что я считал любовью. Лучик света в моей груди, который раньше так ярко сиял в ее присутствии, тускло мерцает, напоминая мне о том, каково это было, когда все было хорошо. Возможно, я и не был влюблен в нее по-настоящему, но до своей травмы я искренне верил, что влюблен. И ничто, даже Доктор Время никогда не смог бы стереть воспоминания и чувства, которые я когда-то питал к ней.
— Мы должны идти, — наконец бормочет она, вырывая меня из моих мыслей. Я соглашаюсь, и ее рука соскальзывает с моего плеча. По привычке я тянусь к ней, но в последнюю секунду останавливаю себя, засовывая кулаки в карманы. Она скрещивает руки на груди.
До кафе несколько минут ходьбы, а до кассы еще короче.
Как только мы забираем наши напитки, мы направляемся к изолированному столику, расположенному в углу у окна. Я выдвигаю для нее сиденье, то, которое обращено к окну. Сейчас ноябрь, и погода намекает на приближение зимы.
Поскольку я мелочная стерва, я ставлю напиток Куинна возле указанного окна. Он может выпить дерьмо или, в данном случае, черную глыбу горького льда и умереть.
На нас опускается минута молчания, пока мы готовим наши напитки так, как нам нравится. Мой телефон продолжает вибрировать, мой групповой чат с парнями отключается. Я переворачиваю экран телефона вниз, привычка, которая раньше бесконечно раздражала Отэм.
— Как будто ты пытаешься что-то скрыть, — с подозрением прокомментировала бы она, и я смотрю на нее, чтобы увидеть, на ее лице такое же выражение раздражения. Это не так.
— Итак, — говорит она, делая паузу на случай, если я намекну на заинтересованность в начале разговора, который она хочет завести. Я этого не делаю, и она хмурится. — Должны ли мы начать со светской беседы или сразу перейдем к делу?
— Было бы неплохо поболтать о пустяках, — бормочу я, согревая руку чашкой. Она обжигает, но я приветствую ожог.
Сначала я не обращаю внимания на то, что она говорит, вместо этого меня привлекают небольшие различия в ее внешности. Она все еще очень похожа на Отэм, которую я когда-то знал, но есть маленькие нюансы, которые делают ее незнакомкой. Она прибавила в весе с тех пор, как мы были вместе в последний раз, и ее угловатое лицо стало полнее. Усталые впадины под ее глазами исчезли. Даже ее волосы блестящие, сияющие, улучшились за время нашей разлуки.
К тому времени, как я заканчиваю свои наблюдения, она все еще продолжает болтать, предлагая чрезмерные подробности о своей жизни. Сначала это мило, но через некоторое время начинает раздражать. Она обычно делала это, когда мы были вместе — предлагала мне каждую деталь, каждый штрих к истории. Я сказал ей, что это было мило, но это было тогда, когда все, что она делала, оказывало на меня такой эффект.
Когда приходит моя очередь, я говорю коротко, просто и безлично. Я говорю ей, что со мной все в порядке, что сейчас мне лучше. Мое колено не доставляет мне слишком много хлопот, а когда это случается, я справляюсь. С моей мамой все в порядке, спасибо, что спросила, как и с Кэтти и Аськой — я намеренно называю их Катя и Моника, исправляя интимные прозвища, которые она свободно использует. И это все. Это все, что я говорю.
Отэм корчит гримасу, и я уверен, что это из-за моей краткости, но она не настаивает.
Она вздыхает.
— Теперь, когда с этим покончено, давай сразу перейдем к делу, хорошо?
— О чем это ты хотела поговорить?
— О расставании.
Я проглатываю резкий отказ, который подступает к моему горлу.
— Мы расстались где-то полгода назад, Отэм.
— Я знаю, — она теребит браслет-оберег на своем запястье, подарок своего отчима. Мне кажется неправильным, что я знаю предысторию каждого амулета, который свисает с ее запястья.
— И ты хочешь покончить с этим сейчас?
Она смотрит поверх моего плеча, отказываясь встречаться со мной взглядом.
— Да.
— Почему? — я дал ей шанс сказать то, что она хотела, когда сказал, что все кончено. Это было ее решение просто уйти от меня, не сказав ни слова. Неделю спустя она уехала на лето за границу, в Испанию. Учеба за границей напоминает мне о нашей последней ссоре, той, которая нас разлучила.
— Иди, Отэм. Просто иди к черту, если ты хочешь уйти. Перестань втягивать меня в это. Иисус. Ты думаешь, ты мне так сильно нужна? Ты, блять, издеваешься надо мной? Брось. Живи своей жизнью. Перестань вести себя так, будто я держу тебя здесь. На самом деле, что ты думаешь о расставании? Таким образом, тебе не нужно быть «больной от беспокойства», и я наконец-то смогу насладиться моментом гребаного покоя без того, чтобы ты все это гребаное время придиралась ко мне
.
— Потому что теперь я готова, — она говорит убежденно. Если бы мы все еще были Отти и Оутти, я бы сказал ей, как я горжусь тем, что она проявила инициативу. — И потому что я больше не боюсь того, какую гадость ты можешь мне сказать.
Я отстой. Я понял. Даже если я работал над тем, чтобы стереть эту часть своей жизни, остатки того, кто я есть, был, всегда будут существовать во мне и в ней, независимо от того, как сильно я пытаюсь доказать обратное.
И вот почему я отчасти ненавижу ее. Я знаю, что у меня нет на это права. Она была рядом со мной в мои худшие времена, когда боль, которую я чувствовал в колене, была незначительной по сравнению с агонией неизвестности. Никто не мог сказать, смогу ли я снова играть в футбол в тот момент, и я едва держался за свое здравомыслие. Футбол был моим миром, он должен был стать моим билетом в хорошую жизнь, чтобы я мог заботиться о маме, Кате и Монике. И попытка примириться с тем фактом, что это, возможно, больше не вариант, убила меня изнутри. Вся тяжелая работа, которую я затратил, все часы сна, которые я потерял, все боли в мышцах, которые я вытерпел, были бы напрасны.
В те мрачные моменты она была рядом, всегда говорила так доброжелательно, так ободряюще, пытаясь исправить ущерб, нанесенный
