Речь, конечно же, шла про терминал компании TWA, построенный великим Ээро Саариненом в виде орла с распростертыми крыльями. Для Шуши это был подарок судьбы. Он окупал все страдания – голод, бессонницу и обгоревшую спину.

Они вошли в круглый зал ожидания и стали рассматривать пассажиров.

– Американцы, – сказала Алла, – патологически лишены вкуса. Судя по одежде, недавно с веток слезли.

Действительно, по сравнению с лощеными итальянцами, американцы выглядели, как будто они схватили первые попавшиеся под руку предметы одежды, не задумываясь не только о цвете и стиле, но и о размере.

– Дело совсем не во вкусе, – сказал начитанный Шуша. – Мы прилетели из католической страны, где священники объясняют, как надо понимать Священное Писание, а Армани и Версаче показывают, как надо одеваться. Теперь мы в протестантской стране, где людей учат не доверять посредникам и интерпретаторам…

– Лучше бы они им доверяли, – перебила его Алла, – можно было бы смотреть на них без отвращения.

Самолет в Лос-Анджелес должен был прилететь из Лас-Вегаса. По радио объявили, что он опаздывает, поэтому вылет задерживался на три часа. В центре круглого зала стояли огромные полукруглые красные диваны. На одном из них расположилась вся семья. Ника и Мика сразу заснули. Шуша и Алла, опасаясь за сохранность вещей, мужественно боролись со сном. Следующую часть путешествия Шуша помнит плохо. Что это был за самолет? Кажется, тоже “Боинг”, еще шире предыдущего. Сколько продолжался полет? Вроде бы шесть часов. Самолет взлетел в девять вечера по нью-йоркскому времени, то есть в три по римскому, в пять утра по московскому и в шесть вечера по калифорнийскому.

“Начинаешь физически ощущать размер земного шара”, – подумал Шуша, засыпая.

Они проснулись в девять утра по римскому времени, но, строго говоря, их состояние нельзя было назвать бодрствованием, как, впрочем, их предыдущее состояние не вполне можно было назвать сном. Они не сразу вспомнили, где и почему находятся. Из иллюминатора была видна квадратно-гнездовая сетка огней, простирающаяся во все стороны. Это был их новый дом. “Ничего, – подумал Шуша, – довольно весело”.

Когда они стояли у конвейера в ожидании чемоданов, к Шуше подошла загорелая молодая женщина с цветами.

– Александр? – спросила она.

Когда Шуша кивнул, женщина крепко поцеловала его, потом поднесла цветы Алле, расцеловала детей и сказала весело:

– Вот вы и дома!

Подошел ее муж. Это были Регина и Марик, живущие здесь, как они сказали, уже три года.

“Три года! – думал не совсем проснувшийся Шуша. – Целая жизнь. Вот мы в Италии провели три месяца, а ощущение – как будто прожили большой кусок жизни. Ощущение срока зависит от количества событий на единицу времени, а событий за это время у нас было больше, чем…” – он стал подбирать нужное слово, но его мозг перешел в энергосберегающий режим и перестал отвечать на запросы.

Пока они ждали появления чемоданов, Регина и Марик рассказали, что встречать их послала “Джуйка”, то есть Jewish Family Service, а семью Шульцев направили сюда в нагрузку. Калифорнийский отдел JFS принимает только прямых родственников тех, кто тут уже живет, и родственники сами заботятся о своих, так что у “Джуйки” тут синекура. Чтобы слегка взбодрить этих расслабившихся гедонистов, им из Нью-Йорка послали “трудный случай”, то есть Шульцев, потому что у них никого нет в этих краях.

Регина и Марик погрузили чемоданы в свою машину, причем щуплый с виду Марик швырнул их гиганта в багажник почти с такой же легкостью, как тот огромный негр в Нью-Йорке.

“Питание у них здесь хорошее, что ли?” – подумал Шуша.

Они мчались по шоссе по направлению к Орандж Каунти. Шуша внимательно смотрел в окно.

– Когда начнется город? – спросил он у Марика, сидящего за рулем.

– Это он и есть, – ухмыльнулся Марик.

Через сорок минут их растолкали – они были “дома”. Регина и Марик торжественно ввели их в квартиру. Да, “Джуйка” не ударила в грязь лицом. И по московским, и по римским понятиям квартира была огромной. Такого пространства Шуша не видел даже в Доме правительства. Но главное не размер – это был модернизм. Никаких ненавистных ему карнизов, бордюров, багетов, розеток и кессонов. Белые стены и потолок. Чистые прямые углы. Низкие потолки, как у Корбю. Серо-зеленый ковер с низким ворсом по всей квартире от стены до стены – таких в Москве еще не было, хотя слово для них уже появлялось в письмах друзей – палас. Откуда такое слово? Palace? Ковер дворцового размера? В каких, интересно, дворцах могли видеть москвичи такие ковры?

Мебель, радиола, черно-белый телевизор и холодильник, набитый замороженными курами, кока- колой и ванильным мороженым, были пожертвованы богатыми еврейскими врачами, как объяснила Регина. Это были предметы 1950-х годов, которые выглядели старомодными на фоне минимализма квартиры.

Ника и Мика мгновенно провалились в сон в маленькой спальне на синтетических простынях с выцветшим желто-коричневым узором. Алла заснула в большой спальне на гигантской двуспальной кровати, хотя по размеру правильнее было бы назвать ее трехспальной, а Шуша бесцельно бродил по квартире, включая и выключая разные приборы. За окном темнота. В Калифорнии была полночь.

“Как я попал сюда? – думал Шуша. – Какое отношение имеет ко мне этот американский фильм 1950-х? Что заставило меня оказаться в этом съемочном павильоне? Видимо, желание начать жить набело, без помарок. Все, что было неправильным и хаотичным в предыдущей жизни, станет теперь правильным и организованным. Все, что было недоступным, станет доступным. Я не любил бриться и часто откладывал это по нескольку дней. Теперь я буду бриться каждое утро в шесть пятнадцать. Я иногда говорил неправду. Теперь я всегда и при всех обстоятельствах буду говорить только правду. Моя одежда состояла из случайно купленных, подаренных и не подходящих друг к другу предметов. Теперь у меня будет продуманный, подобранный по цвету гардероб – пусть это будет моим единственным антиамериканским жестом. Я метался от профессии к профессии. Теперь у меня будет только од- на профессия, я стану выдающимся американским архитектором. Непонятно только, как совершить скачок из этого странного одноэтажного многоквартирного сарая с белыми стенами и синтетическими простынями к сияющим вершинам американской архитектуры”.