что он должен стараться завоевать свою Даму, стать достойным того, чтоб ее душа открылась ему. Проходили годы, он порой отчаивался и пытался забыть ее, пробовал отношения с другой – очень достойной женщиной, родившей ему сына. Но его сердце всегда и целиком принадлежало только Люсе, оно было пусто для иных чувств. Видимо, поэтому и отношения с сыном и его матерью у него не сложились.

Судьба же подарила ему новый шанс уже на склоне жизни, много лет спустя, и он не мог им не воспользоваться. Пусть не так, как мечтал в молодости, пусть они стали просто соседями по квартире, но он мог быть рядом со своей любовью, дышать с ней одним воздухом, делить бытовые заботы и проблемы с ней, его Прекрасной дамой. Это был их мир и только их. Не обошлось без проблем, обид, даже разочарований, но всё равно каждый вечер он ложился спать с благодарностью судьбе за это свое счастье. Он писал, что у любой розы есть не только красота лепестков и чудесный аромат, но и шипы, которые могут колоть и царапать очень больно, как бы аккуратно и бережно вы ее ни брали, однако она от этого не перестает быть самым прекрасным цветком на свете… Он писал это письмо, зная, что ему немного осталось жить на этом свете, и благодарил Люсю за то, что имел счастье ее любить.

Таких трогательных строк никто из нас, читавших, не видел никогда в жизни и не представлял, что в наше современное время человек мог так любить, пронеся свое чувство незапятнанным через времена доносов и репрессий, через войну и голод… Искренний и чистый человек жил рядом с нами, а мы этого не замечали.

После его смерти болезни Люси сильно обострились. Она жила теперь в обеих комнатах, но спала только на постели Анатолия Александровича. Стала подбирать бездомных кошек и собак и кормить их, а в квартиру приносила всякий хлам с ближайшей помойки. Игорь уговаривал ее не делать этого, а она отвечала, что это для Анатолия, что она тоже хочет творить добрые дела. Когда ситуация становилась невыносимой от вони кошек и лая собак в квартире, соседи жаловались в ЖЭК, а также на агрессивность и неадекватность Люси при попытках с ней поговорить. Игорю приходилось в таких случаях приезжать и разбираться, порой даже помещать сестру принудительно на лечение в психдиспансер, а животных забирала санэпидемстанция. Ему очень было всё это тяжело, тяжело до слез, он вспоминал при этом Ольгу Николаевну и ее завет не бросать Люсю, но по-другому поступить в этой ситуации было невозможно. Люся, подлечившись, становилась спокойной и приветливой, как бы начинала жизнь сначала в своей убранной и покрашенной свежей краской квартире. Но ее хватало примерно на полгода. А потом опять жалобы, бездомные животные, жившие в большой комнате под завалами ненужных вещей с помойки, горы которых поднимались выше пояса человека. Лишь узенькая тропинка вела от входа мимо горы хлама к балкону. И опять психдиспансер, живодеры и уборщики с контейнером. Игорь очень от этого страдал, но ничего не мог изменить.

Андрейкина тайна

Когда Андрейка перешел в четвертый класс, то его астма стала заметно ослабевать. А может, это мы научились в какой-то мере ею управлять за эти годы. Но вдруг ни с того ни с сего болезнь опять усилилась. Еще у него появился тик на лице – дергался глаз, и мальчик стал как-то странно «рыкать» время от времени, особенно когда волновался. Лена показывала его врачам, но никто не мог понять, в чем дело. Решили, что это у него возрастное и от больших нагрузок в школе. Лена работала не в той школе, где он учился, а в другой, в двух остановках автобуса от дома, и я давно уже не провожала и не забирала Андрея: он был большой, справлялся сам и, как все мальчики, не любил опеки взрослых. Он приходил с уроков не сразу, сначала играл с одноклассниками, как он рассказывал. Мы были рады, что у него есть друзья в школе, жаль только, что часто его школьная форма была после этих игр грязной, даже на спине. Я, конечно, ее чистила, но удивлялась: как можно спину-то испачкать? Что это за игры такие? Андрей отвечал на мои вопросы что-то неразборчивое.

В конце весны Лена как-то пошла на родительское собрание к нему в школу и разговорилась в раздевалке со школьной уборщицей. Она то ли и в Лениной школе убиралась, то ли ее ребенок там учился, я не знаю. Но они друг другу обрадовались, и завязался разговор. Узнав, который мальчик наш, женщина просто всплеснула руками:

– Боже мой, его один так бьет, так бьет после школы! Я того много раз ругала и даже хотела к директору идти. Вы уж разберитесь!

Мы даже и не думали, что такое могло случиться в наше время, здесь, в Москве. Нам никак не верилось в это. Но всё оказалось правдой: один из учеников, старше по возрасту на два года, просто преследовал нашего ребенка и издевался над ним почти каждый день. Он подкарауливал Андрейку после последнего урока по дороге домой, кричал фальшивым голосом: «А вот и мой друг идет!» – и обнимал того за плечи, кривляясь и больно заламывая мальчику руки.

Андрейка очень его боялся и не смел дать отпор, только плакал. Но этого юному садисту было мало: он трепал и щипал свою жертву, ставил подножки, так что Андрейка падал на колени или навзничь, открывал его портфель и вываливал со смехом всё содержимое на землю. Никто ни разу не заступился за четвероклассника, хоть всё происходило около школы и люди не могли этого не видеть. Я не знаю, как этого жестокого мальчика звали, только фамилию – Семенеев. Он приказывал Андрейке есть траву, потом, повалив на землю на спину и усевшись на него верхом, махал перед самыми его глазами кулаками, издеваясь, унижая и делая так больно, что Андрейка плакал навзрыд и просил пощады. Но и это было еще не всё.

Он жил в соседнем с нами доме и иногда пугал нашего ребенка своей овчаркой. Поймав Андрея и поставив его спиной к стенке или в угол, где тот не мог убежать, он держал собаку за ошейник и командовал: «Фас!» Та начинала страшно лаять перед самым лицом ребенка, скаля свои хищные зубы в черной породистой пасти и брызгая слюной. Прямо гестаповец какой-то! Андрей дома и боялся,