— Видишь? — шепотом спросила меня Леля.

— Вижу, — также шепотом ответил я.

Я, разумеется, видел. Но вместе с тем я видел и нечто иное. Я видел, что тонкотелый, кавказской наружности офицер, возглавлявший конвой, остановился и внимательно смотрит в нашу сторону. Видимо, наше положение мало чем отличалось от положения бывшего генерал-лейтенанта Сечко.

Все решали секунды.

— Выходи! — угрожающе повторил боец.

Василек опять многозначительно посмотрел на Курица. И в этот раз Куриц чуть заметно кивнул.

— Хорошо, — сказал он.

Василек, улыбаясь, полез из машины. Сердце у меня — оборвалось.

— Ой! — неожиданно воскликнула Леля и, как слепой котенок, начала тыкаться в запертую боковую дверцу, — ощупывая ее, видимо, пытаясь открыть. — Сейчас, сейчас! Подождите минуточку! — А затем, наверное, отчаявшись, просто вытянула через окошко руку, в которой тоже был зажат твердый картонный прямоугольник, но не белый, как у Курица, а желтоватый и, насколько я мог разобрать, перечеркнутый двумя синими полосами. — Вот вам пропуск. Сегодняшний…

Боец тут же выпрямился и молодцевато откозырял:

— Все в порядке. Можете проезжать! — и немного замялся. — А как — остальные граждане?..

— Остальные — со мной, — сказала Леля.

— Виноват! Поднять шлагбаум!..

Полосатая загородка с привязанным на конце грузом поползла вверх. Машина буквально прыгнула с места. Куриц облегченно вздохнул и откинулся на сиденье.

— Все. Закончили, — сказал он.

В определенном смысле он был прав. Мы действительно закончили. Дальше предполагались какие-то пустяки. Мы доехали до Садовой, и здесь Куриц высадил Лелю. Может быть, он боялся за нее. Или, может быть, он считал, что на заключительном этапе она как женщина помешает. Не знаю. Леля сильно возражала. Она говорила, что не хочет оставаться одна, что бросать ее в такой ситуации просто непорядочно, что она еще может пригодиться нам всем и что, в конце концов, именно она достала пропуск для проезда по городу. Но никакие возражения не помогли. Василек очень жестко выставил ее из машины. Оборачиваясь, я видел, как поникшая одинокая фигура маячит на перекрестке: озирается по сторонам, бредет вслед за нами. У меня даже пробудилась некоторая жалость в душе.

Правда, тут же выяснилось, что все это было напрасно. С машиной нам пришлось расстаться. Оказывается, болото за последнее время сильно разрослось, оно заполонило собой практически всю Садовую, асфальт был подмыт, тупорылый «Москвич» сразу же увяз передними колесами, даже Василек ничего не мог сделать, потому что при каждой попытке сдвинуться машина уходила все глубже и глубже, мы ее так и бросили — будто мертвое насекомое с растопыренными крыльями. Куриц даже не оглянулся. Он из-под ладони смотрел куда-то в сторону Сада: простиралась бескрайняя топь, торчали из нее кочки с чахлой осокой, нездоровой коричневой жижей блестела торфяная вода, дома стояли пустые, накренившиеся, вероятно, район был окончательно заброшен. Куриц морщился.

— Вперед! — сказал он.

Следующие полчаса прошли в каком-то аду. Мы пробивались через болото. Разумеется, это было не то болото, которое, по слухам, раскинулось за Новодевичьим кладбищем — там была настоящая трясина, заросли росянок и камышей, где по стеблям ползали кровососущие растения. Здесь, к счастью, этого не было. Но здесь тоже была трясина, и тоже был дерн, опасно пружинящий под ногами, и поднимались испарения, от которых кружилась голова, и полуметровые пиявки чавкали присосками в каждой луже. В общем, без Василька мы бы, наверное, загнулись. Сначала он вытащил из трясины меня, когда я провалился почти по грудь и барахтался в вязкой бездонности, уже ни на что не надеясь. Затем он точно так же вытащил Курица, который тоже ухнул в какое-то затянутое ряской «окно». И, наконец, именно Василек спас нас обоих — уже в Канале, когда из-под моста, где холмом вздымалась туша издохшего Чуни, к нам, повизгивая, бросилось что-то змеевидное. Я до сих пор не знаю, что это было. Я помню только четырехугольную пасть, усеянную коническими зубами. Откровенно говоря, я просто остолбенел. Куриц, по-моему, тоже не успел отреагировать. И лишь Василек точно заранее готовился к данной встрече: вздернул «Калашникова» и перекрестил эту тварь двумя очередями — она забилась, выбрасывая серо-зеленые гладкие кольца. Я не знаю, где Куриц откопал этого человека. Я против воли начал испытывать к нему некоторую симпатию. Особенно потому, что Василек все время улыбался. Он улыбался, вытягивая меня из трясины, он улыбался, стреляя в чуть не сожравшую нас чудовищную змею, он улыбался, даже когда под ним самим внезапно разверзлась земля и когтистая волосяная лапа, вылезшая оттуда, царапнула его по ботинку. Было такое ощущение, что ему все время весело. Он как будто развлекался. Улыбка пропала лишь на один момент: когда мы все-таки добрались до подземного хода и Куриц, наскоро проинструктировав меня в том смысле, что надо стрелять и стрелять, приказал ему отдать автомат.

Вот тогда Василек перестал улыбаться.

— А зачем это? — враждебно спросил он. — Николай Александрович, наверное, и пользоваться не умеет…

— Отдай! — велел Куриц.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом Василек неохотно положил автомат на камень.

Предупредил меня:

— Снято с предохранителя. — И, уже просовываясь вслед за Курицом в земляную дыру, как-то не характерно для себя, тоскливо добавил. — Что-то мне не нравится все это…

Между прочим, мне это тоже не нравилось. Я теперь понимал, почему Леля так не хотела оставаться одна. Потому что было попросту страшно. Давила тишина. Давило безлюдье. Давила нечеловеческая мерзость запустения. Давило знойное солнце. Давили комары, зудящие над головой. Уже через десять минут мне стало казаться, что я всеми забыт, что Куриц и Василек никогда не появятся, что я так и буду лежать до самой ночи, а там выползет из болота очередная тварь и, не долго думая, сожрет меня с потрохами. Чувство было отвратительное. Видимо, у меня что-то разладилось в психике. Впрочем, продолжалось это недолго. Еще через десять минут я услышал нарастающий рокот мотора, грузовик остановился за углом, а поперек Садовой развернулась изломанная цепочка солдат. Они чуть-чуть постояли, вероятно, дожидаясь команды, и пошли по болоту — будто цапли, высоко задирая ноги. Я вздохнул и дал очередь из автомата.

Солдаты попадали.

Так это у нас и происходило. Они перебирались с кочки на кочку — проваливаясь, подминая пучки осоки — а я смотрел и ничего не мог сделать. Я лишь время от времени давал осторожную скупую очередь. Тогда солдаты падали и лежали. Но затем они снова поднимались и снова тащились по болоту. Продвигались они чрезвычайно медленно, но все-таки