Шрифт:
Закладка:
Вот я говорю «государство», но ведь Россия до сих пор подчинена самодержавной власти. Абсолютно всё, что делалось в России, делалось по указанию и под контролем Сталина.
Естественно, что мы всё это обсуждали, и не было среди нас ни одного, кто бы понимал, зачем эта глупая клоунада добровольности творится. Но при этом имя Сталина никогда, ни при каких обстоятельствах не называлось.
Народ с этой добровольностью смирился, считая это такой же процедурой, как отправление естественных потребностей. Процедура не эстетична, но необходима. Моральное принуждение в общественных отношениях, направленное на демонстрацию нашей преданности партии и правительству, было органической составляющей нашей жизни. Мы считали это досадным изъяном в нашем самом справедливом, самом разумном обществе, где мы стремились к честности в людских и гражданских отношениях на своем уровне.
Гражданские отношения, где требовалась искренность, и общественные отношения, где искренность не подразумевалась, находились на разных берегах реки жизни.
Насильно навязываемая добровольность давала в воспитании результаты прямо противоположные желаемым.
Еще один вид добровольности заключался в том, что все студенты состояли в добровольных обществах. Общества были самые разные (помню ДСО, ДОСААФ, Красный крест), никто в них не состоял, а членство заключалось в уплате членских взносов. Взносы были копеечные, и, не вступая в конфликт с комсомолом и профсоюзом, которые должны были обеспечить заданное число членов общества, все их платили. Иногда, попортив нервы сборщикам этих «налогов». Когда в коллективе было людей меньше, чем спущенная квота на сумму сбора, то общую сумму делили на весь коллектив. Так мы помогали низшим чиновникам обманывать высших чиновников, перед которыми они отчитывались, что нас они воспитывают и организуют.
Сборщиков этого «налога» назначало комсомольское или профсоюзное бюро, в зависимости от принадлежности «общества».
В обычной группе, сборщица взносов «Красного креста» стала собирать взносы. Все добродушно ругаются и, понимая неотвратимость акции, деньги отдают, а один вдруг возмутился: «Да что это за дурость, не хочу я состоять в этом обществе. Общество-то добровольное. Отцепись, не буду платить»
Деньги хоть и маленькие, но это деньги, особенно если каждая копейка на счету. У меня сохранился билет «Красного креста» – два рубля за год платили, а это 1% от месячной стипендии первокурсника, т. е. 0,083% за год. Слово за слово и она сказала ему такие обидные слова, что он дал ей пощечину.
Амфитеатр физической аудитории, разделенный на три сектора проходами, был заполнен полностью. Внизу за кафедрой президиум собрания. Начались выступления.
Она оскорбила человека, назвав его жмотом.
Он поступил подло, ударив девушку.
Она добросовестно выполняла комсомольское поручение.
Он мужественно заявил, что не хочет лицемерить.
Мужество…. Ударил женщину?
Злой язык страшнее пистолета.
Аргументы охватывали весь спектр мнений, суждений и, соответственно, предлагаемых решений: от обоих выгнать из комсомола, до предложения прилюдно помириться.
По мере накала страстей, мнения консолидировались, горячность выступлений нарастала, и зал разделился на три «фракции». Произошло классическое «толпотворение», когда меньшинство подчиняет себе толпу, а толпа подчиняет себе индивидуумов. Так что находясь в толпе – помни, что ты раб толпы.
Один крайний сектор, поддавшись красноречию своих выступающих, стал на позицию: его выгнать, ей выговор.
Центральный сектор, то ли случайно, то ли играя в парламентаризм, а скорее, находясь между двумя крайними позициями, старался выйти на компромисс и предлагал и ей и ему вынести по выговору.
Другой крайний сектор стоял на позиции: ее выгнать, а ему вынести выговор.
Гвалт стоял уже несколько часов. Все желающие не могли выступить, и сектор хором кричал: «Дайте слово такому-то!» Т. е., когда фракции сформировались, то очередной оратор уже от имени всего сектора выступал, а не от себя лично.
Мы все были нечестны, отдавая взносы, а он, можно сказать, выступил борцом с принципиальных позиций, но при этом совершил подлость, ударив по щеке девушку.
И мы это горячо обсуждали.
Я не помню, чем кончилось собрание, которое продолжалось за полночь, я помню только нашу горячность и искренность – уж не важно, ошибочных или правильных суждений.
Другой характерный взгляд на мораль вообще, и на метаморфозы морали до, и после перестройки порождены у меня в связи с занятиями боксом.
Бросив гимнастическую секцию, но продолжая по утрам делать зарядку, я не оставил намерения заниматься спортом и весной стал ходить в городскую спортивную школу в секцию бокса. Разумеется, бесплатно, не считая копеечных взносов члена ДСО «Спартак».
Я никогда не дрался (в Сибири с Васькой раз подрался и был страшно удивлен, что он царапался – это же не благородно). Теперь я хотел быть способным себя защитить.
После занятий в этой секции, я провозглашал, что надо всех мальчишек пропустить через секцию бокса, и тогда юноши не будут драться, потому что они будут чувствовать такую силу своего удара, что будут считать неудобным, стыдным такой удар обрушить на Человека. Так думал я…. Прошло 50 лет, и я понял, что для большинства сознание своей силы является не сдерживающим моментом своей агрессии, а наоборот провоцирующим желание ощутить эту силу; и меры проявления звериной силы нет – и царапаются, и ногами бьют, и калечат.
Сейчас (после 1993г) типы, которые покупают травматическое оружие, невольно хотят его применить.
Раньше в драках было непреложным правилом: «лежачего не бьют», а сейчас сшибут с ног и бьют ногами.
И все это показывается и, следовательно, пропагандируется по телевидению.
Бурный первый год обучения подходил к концу.
Наступили теплые дни и окна вновь открылись, но теперь уже навстречу лету и в эти теплые дни чуть не закончилась моя учеба и жизнь.
На уровне окон третьего этажа по периметру вокруг всего внутреннего двора архитекторы заложили карниз, как продолжение подоконника. Девчата, с которыми я общался, жили на втором этаже в дальней комнате торцевого крыла здания. Чтобы не идти по проходным комнатам, а, скорее, из детского озорства, не знающего страха, я к девчатам ходил, прижавшись к стене, по карнизу нашей длинной стороны, потом опять по карнизу вдоль торцевой стороны до пожарной лестницы, хватался за лестницу и по ней спускался до стержня, которым лестница крепилась к стене как раз на таком уровне, что я достигал ближнего подоконника.
На этот раз на мне были новые, купленные папой, полуботинки на кожаной подошве с каблуками, прибитыми стальными гвоздями с выступающими шляпками. Как только я двумя ногами ступил на подоконник, полуботинки соскользнули с подоконника вниз, а за ними и я, инстинктивно выдвинув назад локти. Этими локтями грохнулся на деревянную часть подоконника и повис на нем с болтающимися за окном ногами. Потолки в здании были очень высокие (больше 4м), рассчитанные на пребывание в них большого числа людей, третий этаж был очень высоко, а двор был весь вымощен булыжником.
Довелось мне побывать в Харькове через 56 лет (2003г) с внуком. Поводил я Захара по городу, и, главное, по территории института. Зашел во внутренний двор Главного корпуса и посмотрел на карниз, с которого сорвался. Если бы я сейчас увидел юношу идущего на такой высоте по узкому карнизу, то подумал бы: «Ну, и дураак… Идиоот»! Разное восприятие жизни у стариков и молодых, и не должны старики навязывать молодым свои взгляды, но обязаны делиться: «А я бы так…», без навязывания.
На весенних экзаменах я потерпел поражение, произведшее на меня ужасное впечатление.
На экзамене по механике – любимом мною предмете, в моем билете оказался вопрос: «Способ расчета ферм методом веревочного многоугольника». Я о таком методе ни разу не слышал. Не помню, почему я не был на этой лекции, почему не столкнулся с ним на практических занятиях при решении задач. На два первых вопроса ответил без изъяна, а по этому вопросу решительно ничего не мог сказать. А профессор Бабаков не терпел незнания
