Шрифт:
Закладка:
Часто противная сторона пресекала козни и с позором отправляла ловкачей делиться по второму разу, но снова и снова плелись заговоры, устраивались ловушки, фокусы и, бывало, ох бывало, канитель с дележкой растягивалась до свалки, команды разбегались, матка, схлопотав шишку на голове или фонарь под глазом, со своедельной, личной лаптой уныло топал в свое подворье, где его впрягали в работу — полоть огород, чистить в стайке, пилить дрова, носить воду.
Еще везло мне в игре, когда за горой солнце закатывалось в тучу и восходило не из тучи; когда корова наша Ласка первой откликалась на голос березовой пастушьей дуды; когда в печи головешки не оставались; когда дед Илья во дворе был и провожал меня взглядом; когда дядя Левонтий напивался, но не впадал в кураж, не диковал. Словом, много у меня было разных примет и причуд. Вызнав об этом, бабушка подняла меня на смех:
— Колдун у нас, девки! Свой, домодельный! И Тришиху перешопчет! Ты бы хоть денег наколдовал ба-ушке…
Подружки ее — сударушки — туда же:
— То я гляжу, все он у тебя че-то нюхат, потом голову задират…
— Это он приколдовыват!
— Да ну?! Че приколдовыват-то?
— А штабы всех обыграть!
— Ак в небо-то зачем глядит?
— У его там свой антирес! Как там все по его расставлено: звезды, солнце, месяц — дак он всех и обчистит!
— Че деетца-а-а! — поражались старушки. — Вот дак век наступил! Парнишшонка парнишшонкой, но уж с нечистой силой знатца!
— Учена голова! — подводила итог бабушка, и я взъерошенно налетал на нее:
— Че боташь-то? Че боташь?!
— Ты на ково, на ково с кулаком-то? На баушку родну? Спасибо! Вот спасибо!
— А че дразнисся? Я в школе учусь! Нет никакого колдовства! Никакой нечистой силы!
— А че есь-то?
— Смрад! Суеверья! Поповские клику… клюку… шество…
— Че-о?
— Клюкушество. Так учитель сказывал.
— Вот чему учат в школе-то! Вот! Церкву заперли, басловенья божьего лишился люд, дичат помаленьку…
— Я, что ли, закрывал?
— А такие же бесы! Сонце ему не так упало да не эдак поднялося!.. Причепи его, ковды ученай…
Махнув рукой, я отправлялся на поляну мимо бобровского дома, и если во дворе, в окне ли избы видел Катьку Боброву — мне тоже в игре везло! Катька лет на пять старше меня, но не задавалась и часто одаривала меня вниманием, то брала с собой по ягоды на увал, не бултыхалась нарочно возле удочек, как другие девчонки, которых хоть камнями бей, они все одно к удочкам лезут, нечисть всякую плетут. Катька подходила к рыбаку на цыпочках, присаживалась поодаль и тихим голосом спрашивала:
— Клюет?
Я молча поднимал из воды снастку с наздеванными на нее пескарями, сорожинами, ельниками, ершами.
— Ого! — уважительно восклицала Катька. — Молодец какой!
Приятно и послушать хорошего человека! Украд-чиво похрустывая камнями, Катька удалялась с берега, на ходу отжимала густые, потемнелые от воды волосы.
Катька кормила кур, бросая горстью зерно с крыльца, вытянулась, напрягла шею и улыбнулась мне. Я подпрыгнул козлом, гикнул и, изображая из себя рысака, пошел чесать во все лопатки, чтоб видно было, что я уже не обздышливый.
За деревней на поляне либо в бобровском переулке, а то и на взвозе, у Енисея, подле хохловской бани расположилась братва, жует серу, бросает камни в воду, втыкает складник в землю, чешется, треплется, ждет, когда появится парнишка с мячиком. Двое уже явились, с отскоком колотят в стену бани мячиком, считают, сколько раз без остановки подпрыгнул мячик. Обладатель мячика, хозяин ценнейшей вещи — ему почет, уважение и даже некоторые послабления в игре — зажмурившись, смотрят матки при дележке на то, как «хозяин» норовит попасть в команду покрепче, «ушивая», стараются не повредить его до синяков — еще обидится. Но коли владеющий мячиком переступал закон игры — хватал мяч в разгар сраженья и отправлялся медленным шагом домой, подбрасывая мяч и напевая: «ля-ля-ля», — парни за ним не гонялись, не упрашивали…
Хрена! Давно соску не сосем! Мы — мужики, пусть в игре, но мужики, и суд наш молчалив, а приговор суров: не брать хлюзду в игру! Вот и тешься сам с собой, забавляйся! Мы Кольку подождем. «Колька-хохол — восемнадцать блинов!» — вот его какое прозвище. Как-то играли мы в верхнем конце села, Колька жрать захотел, домой бежать далеко, он завернул к тетке своей — Степаниде Демченко. Она как раз блины пекла. И слупил парнечек восемнадцать блинов! Блин не клин — брюха не расколет. И на войну Колька ушел с тем редкостным прозвищем, погиб смертью честного бойца, потому что и в игре никогда не хлюздил.
У Демченков есть мячик, гуттаперчевый, на двоих с братаном Мишкой. Но Мишка постарше, редко ему доводится играть, он помогает по хозяйству, заготавливает дрова, рыбачит.
«И чего Колька не идет? Девятнадцатый блин доедает, что ли?» Гришка Домнин, тот самый, что больше всех накапливал бабок, паренек из богатенькой семьи, которого мы вчера вытурили с поляны, катнул нам мяч, идя на мировую, черный, резиновый, тугой. Васька Юшков ка-ак поддел мячик ногой — он и запрыгал по камешкам, катясь к Енисею. Гришка, будто рысь, метнулся, схватил мячик у самой воды.
— Больше мячик не получите! Я с вам не играю!
— А мы с вам! — отшили его.
— Иди с баушкой яички крашеные покатай заме-сто лапты, — советуют ему. — Або резни по мячику, как Витька Катеринин, чтоб в лоскутья!..
Это про меня! Я на седьмом небе от гордости. Было-было! В кои-то веки, пронятая моими мольбами — «Пристал, как банный лист к заднице!» — бабушка Катерина купила мне в городе мячик — первый и последний. Где уж она этакий сыскала — неизвестно — черный не черный, вроде бы как в пепле извоженный, липкий. Тетеньки и дяденьки, которые мячик такой делали, видать, думали, что аккуратные деточки будут его по травке катать, из ладошек в ладошки перебрасывать. Духом не ведали, знатьем не знали они, что где-то есть сорванец, без промаху попадающий лаптой по любому камешку, отправляя его аж за сплавную бону.
— Купила я те мя-ааачик! Разорилась, конешно, но уж делать нечего, владей! — сияя, что солнце вешнее, бабушка катнула мячик с крыльца, и он запрыгал по ступенькам, заподскакивал и живым
