— Да, и не вздумай затеять ссору с местными, — предупредил он. — В прошлом году наш купец ввязался в драку, ударил одного парня мечом, и нам всем пришлось платить за него огромный штраф. Как говорится, один выпил вино, а счет несут другому…

— И еще, — понизил голос Густав, — остерегайся людей московского наместника. Никаких разговоров с ними о делах Ганзы. Свои же донесут на тебя и объявят русским шпионом.

3

На следующий день Бартоломей Готан отыскал своего друга Николая Бюлова, а тот представил его архиепископу Геннадию. Преподнеся владыке в подарок латинскую Библию, печатник обстоятельно рассказал владыке о последних достижениях типографского дела в Европе. В ответ Геннадий посетовал на то, что столь великое открытие еще не стало достоянием его народа.

— Но с вашей помощью мы надеемся устранить сию несправедливость, — добавил он.

— Я сделаю все, что в моих силах, ваше высокопреосвященство, — заверил Готан. — А для начала я хотел бы показать вам свою типографию в работе.

На следующий день архиепископ Геннадий в сопровождении целой свиты из духовенства спустился в подвал владычной палаты, предоставленный в распоряжение печатника из Любека. Готан в кожаном переднике, с волосами, перехваченными суконной лентой, встречал гостей у порога. Сказав несколько приветственных слов, он подошел к наклонному столу с множеством ячеек, заполненных металлическими брусочками с выпуклыми изображениями латинских букв. Взяв в одну руку маленький ящичек с тремя стенками, именуемый верстаткой, печатник другой рукой стал ловко выхватывать из кассы одну литеру за другой и вставлять их в ящичек. Потом обмотал набранный текст тонкой бечевкой и перенес на металлическую рамку, плотно закрепив с помощью четырех винтов.

Затем мастер перешел к печатному станку, по виду напоминающему пресс для отжима. Положив набор на гладкую столешницу, он прошелся по нему кистью с черной краской, накрыл листом бумаги, а затем резко потянул на себя деревянную рукоять станка. Винт повернулся, опустив металлическую доску, плотно прижавшую бумажный лист к форме с набором. Еще один поворот винта, и доска поднялась вверх.

Жестом фокусника Готан выхватил лист и показал его присутствующим. На белой бумаге четко отпечаталась фраза на латыни: Habent sua fata libelli.

— Книги имеют свою судьбу! — перевел Готан и с поклоном вручил лист архиепископу.

Среди присутствующих прокатился гул восхищения.

— Диво дивное! — воскликнул Геннадий.

— Одна такая типография может заменить сто переписчиков! — гордо объявил Готан. — И стоит печатная книга гораздо дешевле, чем манускрипт.

Общий восторг не разделяли только игумены монастырей, в которых имелись свои рукописные книжные мастерские. Переписывание книг для состоятельных заказчиков приносило обителям немалый доход, и теперь они беспокоились, как бы эти деньги не перекочевали в карманы оборотистого немца.

4

Получив благословение архиепископа, Бартоломей Готан рьяно принялся за работу. Самым сложным и трудоемким делом оказалось изготовление церковнославянского шрифта. Букв в этом алфавите было значительно больше, чем в латинском языке, к тому же он изобиловал всевозможными надстрочными знаками, обозначающими разного рода ударения и придыхания.

В помощь печатнику владыка отрядил нескольких опытных ремесленников из собственных мастерских, а также толмача Дмитрия Герасимова. Для начала немец показал своим русским подмастерьям весь процесс изготовления литер. Взяв прямоугольный железный брусок, он острым штихелем выгравировал на его торце зеркальное изображение первой буквы Аз. Получился штамп, именуемый пуансоном. Затем печатник приставил пуансон к медному брусочку и сильно ударил по нему молотком. На мягкой меди отпечаталось прямое изображение буквы — матрица, которую печатник поместил в форму для литья. Ловко ухватив щипцами тигель с загодя расплавленным оловом, Готан влил металл в конический раструб формы. Выждав паузу, открыл форму, и из нее выпала литера с зеркальным изображением буквы.

Передавая друг другу еще теплый брусочек, новгородские мастера одобрительно крякали, оценив чистоту немецкой работы.

— Ну а теперь попробуйте вы! — объявил Готан.

Литер потребовалось несколько сотен, поэтому работа над шрифтом затянулась. Дмитрий Герасимов то и дело наведывался к Готану, помогая ему разобраться в тонкостях церковнославянского языка. Однажды печатник показал ему тонкую книжечку под названием «Прения о животе и смерти» и попросил перевести ее на русский язык, что Дмитрий охотно сделал.

— Наверное, я еретик, ибо не верю в загробную жизнь, — задумчиво произнес Готан, листая перевод. — Но я надеюсь, что русские люди запомнят старого немца, который хотел, чтобы в их домах водились книги.

5

Осенним вечером, когда Готан уже собирался покинуть свою типографию, пришел посыльный с известием о том, что его желает видеть некий важный господин, имени которого он назвать не может. Оробевший печатник явился на княжеский двор и был представлен таинственному господину, в котором он тотчас узнал посольского дьяка Ивана Волка Курицына.

— После того как мы построили крепость Ивангород, наши отношения с Ганзой стали совсем плохи, — доверительно сообщил дьяк. — Дело может кончиться войной, поэтому нам важно знать обо всем, что сейчас происходит на Немецком дворе. Расскажите мне, к чему готовятся ганзейцы, о чем толкуют промеж себя и не приходилось ли вам слышать от них каких-либо оскорбительных слов о нашем государе.

Готан не сразу понял, что от него ждут, а когда понял, его бросило в жар.

— Прошу прощения, мой господин, но я не буду доносить на своих соотечественников, — сдавленным голосом произнес печатник.

Взгляд Ивана Курицына сразу стал колючим. Вынув из дорожного ларца лист бумаги, он вслух прочитал слова клятвы, подписанной Готаном в таверне «Единорог»:

— Надо ли объяснять, что скажут ганзейцы, когда прознают, что вы поклялись служить нам?

— Я соглашался переводить, а не доносить на своих соотечественников! — возмутился Готан.

— В таком случае потрудитесь немедленно вернуть мне 550 любекских марок! — ледяным тоном произнес дьяк.

— Но у меня нет сейчас таких денег!

— Что ж, в таком разе мне придется объявить вас банкротом и посадить в долговую тюрьму! — объявил дьяк.

Вернувшись на Немецкий двор, печатник кинулся к ратману Густаву.

— Tausend Teufel! [35] — выругался ратман. — Скверное дело, камрад! Надо идти к олдермену.

— Вы совершили страшное преступление, сударь! — прокричал Иоганн ван Ункель своим высоким павлиньим голосом. — И только ваше признание спасает вас от казни за измену. Но я немедленно сообщу о вашем позорном поступке в магистрат Любека. Отныне путь на родину для вас закрыт!

Чуть поостыв, олдермен отсчитал 550 марок и вручил