Как же, однако, совершается с человеком такая резкая метаморфоза?

А вот как.

После появления в полицейской газете известного объявления о принятии в заклад различных вещей Морденко несколько успокоился. Цель его новой жизни была уже определена, верный план мести за пощечину рассчитан как нельзя лучше. Время должно было привести его в исполнение. Перед этой задачей своей жизни все остальное попятилось назад на последнюю ступень, все это принималось Морденкой потолику, поколику могло служить его главной цели, быть подходящим для его главного интереса. Как дрогнуло его сердце, когда у дверей квартиры его раздался первый звонок, возвестивший о первой вещи, принесенной ему в заклад! Он вышел в приемную; там печально стояла красивая женщина, одетая очень бедно. Лицо ее показалось даже как будто несколько знакомым ему. От всей фигуры ее веяло скромным, благородным достоинством, по лицу же нетрудно было разгадать, что на душе ее лежит какое-то большое горе.

— Вы публиковали, что принимаете вещи в заклад, — начала она, поклонясь Морденке.

— Так точно, сударыня, принимаем…

Она сняла с шеи золотую цепочку, на которой висел массивной работы золотой крестик, и подала ее ростовщику. Морденко внимательно осмотрел пробу, принес из другой комнаты маленькие весы, вроде аптекарских, и бросил вещь на одну чашку. Женщина не следила за всеми этими эволюциями: она сидела на стуле у окна, подперши ладонью подбородок, и неопределенно глядела во двор. Морденко мимоходом вскинул на нее несколько взоров. Лицо ее все более и более казалось ему знакомым; он старался припомнить, где и когда видел эту женщину.

— Я могу, сударыня, дать вам за эту вещь двадцать пять рублей, — вежливо сказал он.

— Только двадцать пять?! — изумилась она. — Помилуйте, за нее ломбард даст семьдесят пять: она заплачена двести.

— В ломбарде сегодня не принимают: прием будет послезавтра; а больше дать не могу.

На глазах ее навернулись слезы.

— Бога ради, — сказала она дрогнувшим голосом. — Бога ради, дайте мне больше… Это все, что я имею… моя последняя вещь.

— Надо быть, фамильная? — заметил Морденко, взглянув исподлобья на женщину. Ему было жаль ее. Он уже подумывал: «Не дать ли в самом деле больше? Вещь она — тово… стоящая».

— Это… благословение моего отца… — с трудом наконец решилась выговорить женщина. — Мне она очень дорога, не хотелось бы потерять ее…

— Так вы лучше уж снесите ее в ломбард: сохраннее будет, — посоветовал он.

— Но ведь вы же сами говорите, что сегодня нет приему, а мне необходимо сегодня же… Бога ради, помогите мне!

Тот тон, которым сказаны были эти последние слова, сильно шевельнул душу Морденки: он понял, что эта женщина стоит на страшном рубеже, что не помоги он ее нужде, ее голоду — быть может, завтра же она махнет рукою и пойдет на улицу продавать самое себя, свою красоту, свою молодость. Сердце его сжалось… «Дам-ка я ей без залога денег», — мелькнуло в его голове. Он уже запустил было руку в свой боковой карман, как вдруг брови его судорожно сжались и энергическое лицо передернулось нервным движением. «А моя цель, а мщение? — встал перед ним роковой вопрос. — К черту сострадание! Этак ведь допусти себя с первого разу, так потом и пойдет… Всех нищих ведь не наделишь копейкой!»

— Больше двадцати пяти рублей никак не могу, сударыня, — сухо поклонился он.

— Она не пропадет у вас? — решительно спросила женщина.

— Это будет зависеть от вас, — ответил он с прежнею сухостью.

Та стояла в решительном раздумье.

— Ну, нечего делать!.. давайте двадцать пять.

Морденко вынул из ящика две записные книги. В одну внес он число, месяц, год и сделал пометку: «№ 1-й», причем рука его нервно дрогнула. «Первый нумер! сколько-то их будет потом?.. Благослови, Господи, начало!» — подумал он в эту минуту. Затем обозначил название вещи и сумму — «25 р. с.».

— Пишите расписку, сударыня, — предложил он, подав другую книгу и обмакнув в чернило перо.

— Что же нужно писать? — спросила женщина.

— Я вам сейчас продиктую… Пишите: «Такого-то года, такого-то числа и месяца я, нижеподписавшаяся, заложила господину Морденке собственно мне принадлежащую золотую цепочку, с золотым крестом, за двадцать семь рублей пятьдесят копеек». Пишите прописью, сударыня, словами, а не цифрами.

— Как за двадцать семь? Ведь я… за двадцать пять?.. — в замешательстве спросила женщина.

— А законные проценты, как вы полагаете? — улыбнулся он. — Мне-то ведь жить чем-нибудь надобно?.. Без профиту нельзя-с.

Женщина поникла головой и опять опустила перо на бумагу.

— «За двадцать семь рублей пятьдесят копеек», — продолжал ростовщик своим казенным тоном. — Написали-с?

— Готово.

— Извольте продолжать, сударыня: «сроком на один месяц, по прошествии коего, буде не внесу в уплату вышеозначенной суммы, то лишаюсь всякого права на обратное получение оной вещи…»

— Но… как же это так?.. Помилуйте! — изумленно вскинула она на него голову.

— «…То лишаюсь всякого права на обратное получение оной вещи», — докторально-методическим и сухим тоном повторил Морденко.

Женщина вздохнула и написала требуемое.

— Далее-с… «и обязуюсь нигде не искать судом на такие действия господина Морденки, признавая их, с своей стороны, совершенно правильными». Теперь выставьте, сударыня, внизу, в сторонке-с, год, число и час. Который час у нас теперь? — добавил он, взглянув на карманные часы. — Без семнадцати минут одиннадцать. Итак, напишите-с: «десять часов и сорок три минуты пополуночи».

— Это для чего же? — спросила женщина.

— Для того-с, что как ежели через месяц явитесь в означенный срок с уплатой, то и вещицу свою получите, — объяснил ростовщик и подал своей клиентке несколько ассигнаций и несколько мелочи, присовокупив: — Перечтите-с!

— Вы ошиблись, — сказала та, пересчитав врученную ей сумму.

— Никак нет-с, сударыня, я не могу ошибиться, — улыбнулся он, с несокрушимым сознанием полной своей непогрешимости.

— Но тут только двадцать два с полтиной?!

— Так точно-с: двадцать два с полтиной. Проценты за месяц вычтены вперед.

— Но ведь в расписке уже написаны проценты?

— То само собою, а это для верности, на тот конец, ежели вы не выкупите вещь — так за что же пропадать моему законному? Согласитесь сами!..

Женщина горько улыбнулась, Морденко ответил тоже улыбкой, только самого ростовщически-любезного свойства.

— Теперь не угодно ли вам подписать свое имя, фамилию и звание, — предложил он.

Женщина, очевидно, пришла в большое затруднение. Она колебалась. Морденко опять подал ей обмокнутое перо.

— Зачем же это? — нерешительно спросила она.

— Помилуйте-с, как же это «зачем»? Ведь это документ… без того силы не имеет.

Женщина взяла перо, и Морденко стал следить за ее рукою. «Княжна Анна Чечевинская», — прочел он и отшатнулся. Теперь он уже вспомнил, почему