Окрыленная этим успехом, Лаура решила, что еще раз позвонит Эстер Лиментани. Выжившая в годы Холокоста, Эстер представляла собой единственный шанс понять, что происходит в ее голове. Лаура уже несколько дней твердила себе, что должна сделать хотя бы еще одну попытку, прежде чем окончательно сдаться, но до сих пор откладывала ее, страшась того, что это может повлечь за собой. Было бы проще, если б она могла сказать старушке правду, но, к сожалению, этот вариант был невозможен, если она не хотела, чтобы Эстер сочла ее сумасшедшей, чего нельзя было исключать.

Ее руки так сильно дрожали, что ей удалось набрать номер без ошибок лишь с третьей попытки.

– Алло? – ответил ей тот же тонкий, нерешительный голос, что и в прошлый раз.

– Доброе утро, синьора Лиментани, это Лаура Кордеро. Не знаю, помните ли вы, мы с вами разговаривали несколько дней назад…

– Конечно, я помню, синьорина. Мне не так уж часто звонят.

– Я… вот… в первый раз, когда мы говорили, я не была с вами до конца честна. Да, я провожу исследование о евреях, депортированных с Центрального вокзала, но университет имеет к этому лишь частичное отношение. По личным причинам, которые мне трудно объяснить, меня действительно волнует выяснение того, что случилось с двумя детьми, которых должны были погрузить в тот же поезд, направлявшийся в Освенцим, в котором находились и вы. Амос и Лия Фелнер.

– Амос… – выдохнула женщина; получилось что-то среднее между вздохом и стоном.

– Да, синьора. В ИСЕИ он и его сестра числятся пропавшими без вести. Я пытаюсь выяснить, что с ними случилось, и надеялась, что вы сможете мне помочь. Амос был вашим ровесником, возможно, вы его знали… Пожалуйста, это действительно очень важно для меня.

Лауре показалось, что последовавшее за этим молчание распространилось, как лесной пожар, угрожая поглотить ее.

– Да, я знала Амоса, – наконец пробормотала женщина. – Я хорошо его знала.

Эстер Лиментани еще немного помолчала, но было очевидно, что это имя что-то в ней всколыхнуло. Не нужно было долго настаивать, чтобы она сдалась. Ей придется лечь в больницу на несколько дней – ничего страшного, просто осмотр, – но Лаура сможет навестить ее, когда она вернется.

Словно тяжеленный валун свалился с ее груди. Впервые за несколько дней Лаура снова могла свободно дышать. Все еще лежа на кровати, она повернулась к рисунку углем, висевшему над ее столом. Кружащиеся балерины работы Дега всегда вызывали у нее ощущение легкости. Лаура знала, что это ненадолго, но в тот момент она почувствовала именно это: легкость.

* * *

Следуя отрывочным указаниям, которые дал ему начальник электростанции, Меццанотте достиг того, что, наверное, было большим центральным залом дневного отеля. Яркий луч его фонаря осветил алюминиевый прилавок, покрытый толстым слоем пыли, разбитые витрины магазинов и киосков, стены, покрытые ламинатом, который когда-то был белым, низкий потолок с панелями, многие из которых рассохлись, обнажив пучки кабелей и слои изоляционного материала. Внезапное появление пары красных глаз, светящихся в темноте, испугало его. В углу замерла большая крыса. Она уставилась на него с такой враждебностью, что на мгновение у Меццанотте создалось абсурдное впечатление, что зверек вот-вот набросится на него. Вместо этого крыса стремительно развернулась и исчезла.

Согласно тому, что ему рассказали Фумагалли и Бельмонте, которым удалось в свое время увидеть дневной отель в действии – до его закрытия в начале 1980-х годов, в конце медленного упадка, начавшегося после экономического бума, – в период своего расцвета он всегда был переполнен пассажирами, которым нужно было отдохнуть и помыться после долгого путешествия на поезде, а также многочисленными местными жителями, у которых в то время не было дома ванной комнаты. По совместительству он был спа-салоном и торговым центром, предлагая целый ряд услуг, связанных с личной гигиеной: ванны и душевые, парикмахерские и маникюр, а также прачечные, гладильные, чистка обуви, общественные телефоны и небольшие комнаты, где можно было отдохнуть в течение нескольких часов. К главному входу, позднее замурованному, шла лестница, ведущая в метро. Четыре лифта, тоже сломанные, когда-то поднимались в вестибюль билетной кассы и залы ожидания, не говоря уже о запасных входах для персонала.

Меццанотте начал свой обход с первого коридора перед ним, по обе стороны которого располагались ряды дверей. Каждая из комнат, в которые он входил, больше напоминала общежитие. Жалкие самодельные кровати, до шести или семи на комнату, были беспорядочно расставлены на полу, покрытом всевозможным мусором, среди ветхих остатков мебели. «Отель Инферно» был полностью заселен.

Так как дело было днем, многих из «жильцов» в это время не было на месте. Меццанотте пытался поговорить с теми, у кого не было сил или желания выползать на улицу в поисках еды, алкоголя или наркотиков, но его вопросы встречали испуганные, враждебные или просто пустые взгляды и гробовое молчание. Даже раздача провизии, которая была у него в рюкзаке, не могла нарушить это упрямое молчание.

Рикардо как раз подошел к порогу, за которым вырисовывались очертания больших стиральных машин, когда в круге света от его фонаря из ниоткуда возник силуэт, угрожающе приближаясь к нему. Меццанотте отпрыгнул назад, инстинктивно потянув руку к пистолету, но вспомнил, что оставил его в офисе. Перестрелка в свободное от службы время, в секторе вокзала, где он не должен был сейчас находиться, – это было не то, в чем нуждался Рикардо.

Однако мужчина, казалось, даже не заметил его присутствия. На нем были только потрепанные штаны, а исхудавшее до костей тело было покрыто гнойниками и струпьями. На его бицепсе был затянут жгут, а из локтевого сгиба торчал шприц с иглой, застрявшей под кожей. Шатаясь, он ходил по комнате, в которой стояла едкая вонь экскрементов и старого пота, и бормотал нечто нечленораздельное. В прачечной были еще три человека: двое мужчин и женщина, лежащая на полу, тоже обдолбанная и в жалком состоянии.

«Господи Иисусе, где я, черт возьми, нахожусь?» – подумал Рикардо, чувствуя, как колотится в груди сердце. Реальность здесь напоминала сцену из «Ночи живых мертвецов»[25].

Несмотря на все, что ему рассказывали о подземелье, Меццанотте не был готов к тому, что увидел. Он и не подозревал, что там, внизу, так много людей и что они живут в таких ужасных условиях, окруженные грязью, крысами и тараканами. Если он всегда считал, что маргинализация и деградация, свирепствующие на Центральном вокзале, были серьезной проблемой… что ж, до сих