— Спасибо, — сказал Бакленд.

На его лице ясно читалась внутренняя борьба. Он по-прежнему боялся слишком сильно себя скомпрометировать — как будто он себя еще не скомпрометировал! Тем более ему не хотелось напрямую говорить с матросами, хотя он уже понял, что сделать это придется. А чем дольше он думал, тем насущнее становилась эта необходимость — по нижней палубе слухи расползаются быстро, и команда, уже прежде выбитая капитаном из колеи, от полной неопределенности становилась все более беспокойной. Нужно, жизненно необходимо было сделать твердое, определенное заявление. Однако чем больше необходимость, тем больше и ответственность. Бакленд явно колебался меж двух огней.

— Общий сбор? — мягко предположил Хорнблауэр.

— Да. — Бакленд в отчаянии ринулся навстречу опасности.

— Очень хорошо. Мистер Уэллард! — сказал Хорнблауэр.

Буш заметил, каким выразительным взглядом тот сопроводил свои слова. Выразительность эта была естественна в ситуации, когда один младший офицер советует другому поторопиться, пока старший не передумал. Непосвященный так бы и решил, но Бушу, которого усталость и тревога сделали проницательным, в этом взгляде почудилось нечто иное. Уэллард был бледен, измотан и встревожен, Хорнблауэр его ободрил. Возможно, сообщил ему, что тайна еще не раскрыта.

— Есть, сэр, — сказал Уэллард и вышел.

По всему кораблю засвистели дудки.

— Все наверх! Все наверх! — кричали боцманматы. — Всей команде строиться за грот-мачтой! Все наверх!

Бакленд нервничал, поднимаясь на палубу, но к началу испытания он более или менее взял себя в руки. Срывающимся бесцветным голосом первый лейтенант сообщил матросам, что из-за несчастного случая, о котором все они могли слышать, капитан в настоящее время не способен командовать судном.

— Но все мы продолжим исполнять свои обязанности, — закончил Бакленд, пристально глядя на ровный ряд поднятых голов.

Буш, смотревший в ту же сторону, приметил седую голову и жирное тело Хоббса, исполняющего обязанности артиллериста, капитанского любимчика и соглядатая. В будущем дела мистера Хоббса могут пойти по-иному — по крайней мере, пока продлится недееспособность капитана. В том-то все и дело — пока продлится недееспособность капитана. Буш смотрел на Хоббса и гадал, сколько тот знает и о скольком догадывается — в скольком он присягнет перед трибуналом. Буш попытался прочесть свое будущее на толстом лице старика, но проницательность оставила его. Он не мог догадаться ни о чем.

Матросам приказали расходиться, и на несколько минут воцарились шум и суматоха, пока вахтенные не занялись своими обязанностями, а свободные от дел не спустились под палубу. Именно сейчас, в шуме и суматохе, легче всего было ненадолго остаться с глазу на глаз и избежать постороннего наблюдения. Буш поймал Хорнблауэра у кнехтов бизань-мачты и задал наконец вопрос, мучивший его уже несколько часов; вопрос, от которого столько зависело.

— Как это случилось? — спросил Буш.

Боцманматы выкрикивали приказы, матросы сновали туда-сюда, вокруг двух офицеров царила организованная суматоха, множество людей занимались своими делами. Они стояли обособленные от всех, лицом к лицу. Благодатный солнечный свет озарил напряженное лицо, которое Хорнблауэр обратил к своему собеседнику.

— Что именно, мистер Буш? — сказал Хорнблауэр.

— Как капитан свалился в люк?

Произнеся эти слова, Буш оглянулся через плечо, вдруг испугавшись: не услышал ли его кто. За такие слова могут повесить. Повернувшись, он увидел, что лицо Хорнблауэра ничего не выражает.

— Думаю, он потерял равновесие, — ровно произнес тот, глядя прямо в глаза Бушу, и тут же добавил: — С вашего позволения, сэр, у меня есть спешные дела.

Позже по очереди всех старших офицеров пригласили в капитанскую каюту своими глазами убедиться, что за развалина там лежит. Буш увидел в полутьме каюты слабого инвалида с лицом, наполовину закрытым бинтами. Пальцы одной руки поминутно двигались, другая рука была в лубке.

— Он под наркозом, — объяснил в кают-компании Клайв. — Я должен был дать ему большую дозу опиумной настойки, чтобы попытаться исправить сломанный нос.

— Я думаю, он размазался по всему лицу, — жестоко сказал Ломакс. — Он был достаточно велик.

— Обширный осколочный перелом, — согласился Клайв.

На следующее утро из капитанской каюты раздались крики: в них звучала не только боль, но и страх. Потом оттуда появились Клайв и его помощники, потные и взволнованные. Клайв тут же отправился конфиденциально доложить Бакленду, но все на корабле слышали вопли, а кто не слышал, узнал про них от тех, кто слышал. Лекарские помощники, которых другие уорент-офицеры забросали вопросами, не смогли держаться с такой важной таинственностью, которую проявлял в кают-компании Клайв. Несчастный инвалид, без сомнения, сумасшедший: когда врач с помощниками попытались осмотреть его сломанный нос, он впал в пароксизм страха, вырывался с безумной силой, так что они, боясь повредить другие сломанные кости, вынуждены были замотать его в парусину, словно в смирительную рубашку, оставив снаружи одну левую руку. Лауданум и кровопускание наконец довели капитана до бесчувствия, но, когда вечером Буш его увидел, тот вновь был в сознании. Капитан Сойер съеживался при виде каждого входящего, пугался теней, рыдал. Страшно было видеть, как этот крупный мужчина по-детски оплакивает свои горести и прячет лицо от мира, в котором его измученному сознанию мерещилась одна только мрачная враждебность.

— Часто случается, — менторским тоном говорил Клайв (чем дольше длилась капитанская болезнь, тем охотнее он ее обсуждал), — что травма, падение, ожог или перелом полностью выводит из равновесия и прежде несколько неустойчивый мозг.

— Несколько неустойчивый! — фыркнул Ломакс. — Разве он не поднял среди ночи морских пехотинцев, чтобы ловить в трюме заговорщиков?! Спросите мистера Хорнблауэра, спросите мистера Буша, считают ли они его немного неустойчивым. Он заставил Хорнблауэра нести двухвахтное дежурство, а Буша, Робертса и самого Бакленда вскакивать с постели каждый час, днем и ночью. Да он давным-давно сбрендил!

Удивительно, как у всех развязались языки, стоило им избавиться от страха перед капитанскими шпионами.

— По крайней мере теперь мы сделаем из команды моряков, — сказал Карберри, штурман.

В его голосе звучало удовлетворение, которое разделяла вся кают-компания. Парусные и артиллерийские учения, строгая дисциплина и тяжелый труд сплачивали развалившуюся было команду. Бакленд явно наслаждался — об этом он мечтал с тех пор, как они миновали Эддистоун. Тренируя команду, он на время забывал о других заботах.

А заботило первого лейтенанта новое ответственное решение, которое вовсю обсуждалось кают-компанией за его спиной. Бакленд уже замкнулся в тишине, приличествующей капитану военного судна. Никто за него решить не мог, и кают-компания наблюдала за ним, как наблюдала бы за боксером на ринге. Они даже заключали пари, предпримет ли Бакленд последний бесповоротный шаг к тому, чтобы объявить себя