Те пространства, которые Алёна заполняла во мне четырнадцать лет – две трети жизни – оказались неприкосновенными. Как это происходит у других? Слушая, читая, наблюдая, изучая, могу предположить: у кого-то они заморожены и непроницаемы, как замки Снежной Королевы, у кого-то после длиннющей жизни остаются пустынными, как безграничная безжизненная Сахара, у кого-то, как Авгиевы конюшни, промываются потоками горных рек, едва успев наполниться.

Но я не другие – я один. Для меня: ничего не прошло, ничего не пройдет и ничего не будет забыто.

ЮВАЛЬ

Ее взяли на процедуры.

– У вас будет несколько минут для меня? – спросила все та же молоденькая сестра, которая так старательно поддерживала нас с мамой в начале встречи.

– Конечно.

С видом рискованной, но неопытной заговорщицы она повела меня вглубь здания по широкому коридору с высоко подвешенными в оконных проемах клумбами цветов разнообразных размеров, форм и оттенков.

Справа сплошная стеклянная стена открывает вид на сад чайных роз, за которым сразу без всякого предостережения начиналась дымчато-желтая безграничная глыба пустыни. На са̀мом горизонте или за ним колыхались невысокие возвышения. То ли скалистые горы, то ли песчаные холмы, а возможно, ни то, ни другое, а изнуренный жестоким солнцем песок извергает из раскаленного чрева своего потоки миражей. А те, в зависимости от времени дня и воображения наблюдателя, расплываются в оазисы, возносятся скалистыми холмами или сворачиваются в волны, плавно накатывающиеся на зыбучие дюны пустыни.

Слева по галерее затемненные стекла предохраняют офисы от лавин солнечных химер, намеревающихся испепелить все, что человек созидающий умудрился отвоевать у пустыни.

Наблюдение этого раскаленного пейзажа из полуденной прохлады офиса, сквозь сочные ароматы цветов, обрамляющих окна, возвращало меня в детский мир космических пейзажей и фантастических полетов к далеким планетам.

***

Люблю среднюю полосу России с жаркой желтой рожью, изумрудными холмистыми лугами, волнистыми полями, золотыми купавами, пахучими огородами, гумном со старой ригой и сипящими кузнечиками, отпечатанными в моем воображении Буниным. Мечтаю побывать в сочной яркой игривой Эстотии15 и на планете бабочек Набокова, но что я знаю про пустыни? Есть ли у них каменные опушки, песчаные просеки или горные распады. Не припоминаю ни одного знакомого автора, воспевающего красоту пустыни. Знаю наверняка, что если отыщется, то его стиль будет мало похож на бунинский.

***

Девушка открыла электронной карточкой последнюю в галерее дверь и вошла в просторный угловой кабинет, пропустив меня первым. Проверила, что замок сработал и, заметив мой вопросительный взгляд, объяснила:

– Ни одну дверь нельзя оставлять открытой. У многих из наших постояльцев совершенно животное чутье на открытые и даже прикрытые двери.

– Что привлекает их в кабинеты? – спрашиваю я.

– Желание помочь разобраться в сложных случаях, просто любопытство. Намерения отсортировать книги по размерам или цветам, или выяснить детали заговоров и секреты, которые, по их мнению, мы здесь скрываем.

– Даже в нашем присутствии?

– Верно, это остановит некоторых, но, поверьте, не всех, – объясняет она.

Я осмотрелся. Все пространство стен занято полками, заполненными, местами перенаселенными разношерстными книгами и журналами, потрепанными или опрятными, еще пахнущими типографской краской или успевшие пропитаться пылью, по меньшей мере на четырех языках.

Напротив окна стол – антикварный, орехового дерева, большой, тяжелый, возможно, начала двадцатого века в отличном состоянии, софа схожая по стилю со столом. Три современных кресла завершали мебельное убранство кабинета. Я зрительно представил себе хозяина кабинета – маленького сухого профессора швейцарской внешности. Начинаю искать доказательства своей проницательности на фотографиях, заполняющих вместе с сертификатами и дипломами с золотыми оттисками небольшой прямоугольник на стене – единственное пространство, свободное от книг.

Профессора на фото я не нашел. Вместо него на фоне бело-голубого флага с «узи», на коротком ремне через плечо, правой рукой обхватив рукоятку автомата, стоит девушка лет восемнадцати. Пытаюсь понять, почему она не понравилась мне с первого взгляда. Лицо напряженно скованно, рот чуть приоткрыт, и она смотрит на меня в ожидании птички, которая вот-вот вылетит из меня, грубоватые черты отдаленно напоминают красивое лицо женщины, сидящей напротив меня в кресле. Девушка на фото на четыре-пять килограмм тяжелее легкой женщины недалеко от меня. Эта схожесть делала ее непривлекательной.

– В свое оправдание могу сказать – многие девочки набирали вес в первые три месяца, – с улыбкой произносит девушка напротив.

– Интересное фото, мне нравится, – солгал я.

Она смотрит на меня скорее с удивлением, чем скептически.

– Серьезно?!.. Почему-то я не ожидала услышать это от вас.

– Это не комплимент, – защищаюсь я.

– Чем же оно вам так нравится? – недоверчиво спрашивает она.

– Я представил, как вы выглядели до службы. Сравнил с фото. Представил жизнь первых трех месяцев в армии. Фото, возможно и не интересно само по себе. Но… Я ничего про вас не знаю. Вижу только, как вы выглядите. Так вот, фото позволяет увидеть вас изнутри. В этом вся его прелесть, – окончательно запутался я.

Она приняла мой ответ с удовлетворением или притворилась, что поверила, или что с удовлетворением.

– Я могу только догадываться, что значит служба в израильской армии для восемнадцатилетней девочки. Понимаю, мои догадки далеки от реальности, но воображение – это все, что у меня есть и на что я могу полагаться. – И после короткой, но достаточно продолжительной, чтобы не показать безразличие к девушке, паузы добавил. – Так вы Юваль! Много наслышан. И это ваш кабинет?.. И книги?..

Юваль кивнула.

– На четырех языках?

– На пяти, – подправила она. – Русский от родителей. Иврит – по рождению. Английский и арабик – стандарт для Израиля. Французский – иностранный в школе. В этой стране обычное языковое меню.

После короткой паузы добавила.

– Я тоже много про вас знаю.

Пришла моя очередь скорее вопросительно, чем скептически посмотреть на нее.

– Я знаю, многие посещают ее – друзья, знакомые, родные. Но не представляю, что вы обсуждаете с ними мою персону, – усомнился я. – Уверен, вам интереснее слушать про нее. Она интересна для вас – не я.

– Я не обсуждаю вас с ними.

– С кем же еще? Илай, Мари, посетители – больше никого не остается.

– Представьте себе, от нее. Это покажется неожиданным, но я знаю про нее и про вас много больше, чем представляете себе. Конечно, она не единственный источник, но главный, – произнесла Юваль.

Я не верю или попросту не понимаю, о чем это она.

На следующее утро после мартовских событий мама исчезла. Илай, Мари и я звонили ей попеременно и неостановочно. Она не отвечала. Илай заехал к