Шрифт:
Закладка:
– Он обманул меня, – драматично прошептала она. Казалось, она вот-вот испустит последний вздох.
– Это неправда, чертова сучка, ты просто пытаешься отвести от себя подозрения, – завопил в соседней комнате Антонио. Потом молодой прокурор абсолютно голым выскочил в коридор, сжимая в руке огромный нож.
– Что ты со мной творишь, проклятая шалава. Ты рушишь мою репутацию, мою карьеру, все.
– Карьеру? Какую еще карьеру, неудачник? Мы живем на деньги моего отца, пока ты преследуешь мелких мошенников!
– Негодяев вроде твоего отца поймать невозможно, такие готовы засунуть себе в карман всю страну!
– Зато у них есть что-то в карманах, в отличие от тебя! – победоносно завизжала Изабелла.
Дверь в комнату Салы была открыта. Там, широко распахнув глаза, стояла Ада. Опустив взгляд, Сала проскользнула мимо голого хозяина дома и закрыла за собой дверь. Ада бросила на нее отчаянный взгляд. Снаружи послышался глубокий вдох Изабеллы. При этом она так ужасно хрипела, что Сала испугалась за ее жизнь. Затем последовал пронзительный визг. И стало тихо. Вскоре после они услышали шаги, раздался шепот, открылась и снова закрылась дверь в хозяйскую спальню. Судя по громким стонам, начался акт примирения.
– Мама, я не хочу здесь оставаться, – сказала Ада.
47
Стоял прохладный, солнечный мартовский день. «Хуан де Гарай» прибыл в Гамбургскую гавань. Ада наблюдала с палубы за людьми на причале. Когда опустили трапы, пассажиры в радостном оживлении столпились у выхода. Взволнованная Ада бросилась вперед. Желая первой сойти с корабля, она протолкнулась мимо взрослых и приготовилась к прыжку. Но едва проход открылся, ее схватила чужая рука и резким рывком опустила на землю посреди полета. Короткая оплеуха и непонятная хриплая речь заставили девочку уступить проход. Ее первый шаг на германскую землю стал шагом на вражескую территорию. Даже солнце светило здесь с безрадостной строгостью. Аде захотелось назад на корабль, назад на родину, назад в Буэнос-Айрес. От этих пустых взглядов, от этого кудахтанья. Этот страх слезами не одолеть. Здесь – страна взрослых, и ее выбросило на берег.
– Здесь с собаками обращаются лучше, чем с детьми, – сказала она матери после первой совместной прогулки. Вдалеке слышалось пьяное пение. Первую ночь обе провели беспокойно. И смогли заснуть только ранним утром. После завтрака настроение немного улучшилось. Они сели на поезд до Берлина. И просидели неподвижно почти всю поездку. Сала была рада вернуться, но боялась своей родины. Гюрс и воспоминания из детства возникали на фоне пролетающего в окне пейзажа. Перед ней сидела Ада. Будущее есть.
Они медленно поднялись по лестнице. Мопп Хайнеке открыла дверь. Бросившись в ее объятия, Сала пыталась вспомнить, что происходило тогда, в Лейпциге, что она чувствовала, что видела. Воспоминания пронеслись мимо, словно люди, которым нужно уступить дорогу. Они расспрашивали друг друга о незначительных деталях и слушали рассказы, словно наконец смогли пролистать старые газеты у парикмахера. Иногда обе умолкали, будто хотели немного обдумать услышанное, чтобы потом еще быстрее поспешить вдогонку за мыслями, схватиться за ручку уходящего поезда и в последний момент запрыгнуть в вагон, уносясь в утраченное время. Вечером они уютно устроились на маленьком балкончике Мопп. На улице горланили мужские голоса.
Мы Тризонезии туземцы,
Хай-ди-чиммела-чиммела-чиммела-чиммела-бум!
У наших девушек пламенное сердце,
Хай-ди-чиммела-чиммела-чиммела-чиммела-бум!
Поверь, не станем мы кусаться – предпочитаем целоваться!
Мы Тризонезии туземцы,
Хай-ди-чиммела-чиммела-чиммела-чиммела-бум![47]
– Где находится Тризонезия, мама?
Сала ненадолго задумалась, а потом расхохоталась.
– Здесь… Они имеют в виду Берлин… Да уж, умо-о-ора: Тризонезия!
Она затряслась, из глаз побежали слезы.
– Ты плачешь? – спросила Ада, взяв ее за руку.
– Нет, я… Думаю, я смеюсь.
Засыпая, Сала размышляла, по-прежнему ли Отто живет на Шаперштрассе.
– Ты вернулась из-за него? – спросила на следующее утро Мопп. Сала пришла в ужас. Подруга осталась такой же прямолинейной. На ее лице залегло несколько морщин, парик стал элегантнее, но глаза по-прежнему светились неиссякаемой энергией и жизнелюбием – несмотря ни на что, подумала Сала, несмотря ни на что.
– Не знаю… Честно говоря, я не знаю, почему мы уехали. Тогда не знала… И не знаю теперь. – Она провела рукой по лицу, словно пытаясь быстро стряхнуть сомнения. – Сегодня ночью мне пришло в голову, что я с шестнадцати лет спасаюсь бегством… – Она замялась. – Думаю, мне надоело бежать.
Мопп обняла ее обеими руками.
– Вы ему писали?
Сала кивнула. И с изумлением осознала, как легко ей дался этот кивок. Да, она писала. Сотни писем, каждый день, каждую ночь, во сне и наяву, теперь она могла признаться, впервые кому-то рассказать – человеку, который, в отличие от Мерседес, точно ее не предаст, теперь она могла говорить, но лишь молча кивнула.
– И что? – не отставала Мопп.
Сала вопросительно посмотрела на подругу.
– Собираешься сидеть здесь, пока не пустишь корни?
Мопп бросилась к буфету и достала телефонную книгу. Как легко движется ее пышное тело, подумала Сала, наверняка она прекрасно танцует. Интересно, Отто по-прежнему любит танцевать? Никто не танцевал так, как Отто, даже Ханнес, хотя он тоже был прекрасным танцором. Мопп опустила телефонную книгу на кухонный стол.
– Давай посмотрим. Может, найдем его.
Она побежала в коридор, к телефону, и помахала Сале трубкой.
– Давай, – рассмеялась она. – Устоять невозможно.
Руки Салы взволнованно порхали над страницами. Имена, столько имен. Все они выжили. И за каждым именем скрывается история, прекрасная или ужасная, неважно. Героев среди них почти не было, но была ли героиней она сама? И вообще, что за ужасное слово? Герои. Все это в прошлом. Отечество. Честь. Приличия. Верность. Все пропало. Сала коротко рассмеялась. Она наткнулась на фамилию Гиммлер. Неужели правда? Может, есть еще и Гитлер? Сала поискала. Нет. Как она вообще оказалась на букве Г? Она пролистала назад. Сердце забилось сильнее. Сколько ударов в минуту оно способно выдержать? А в секунду? Баерманн, Бальзер, Берхенке… Вот он. Отто. Его имя. Отто Беркель, доктор медицины, отоларинголог. Он переехал и теперь жил на Ранкештрассе, 2. Все так просто? Она набрала на диске номер 80–31–90. Гудки длились бесконечно. Сала посмотрела на Мопп и покачала головой. Вдруг в трубке что-то затрещало.
– Да?
Голос казался чужим.
– Кто это?
Вопрос прозвучал сердито. Сала задрожала. Бросить трубку? Мопп погрозила ей пальцем.
– Добрый вечер, господин доктор, как у вас дела?
Стало тихо. Сала услышала шаги. Снова треск.
– С
