2

Джеймс Аллингтон сидел перед тусклой лампой. Перед ним на столе лежал нож, его полированное лезвие таинственно мерцало. Только медленное тиканье часов нарушало мрачную тишину запертой комнаты.

Глаза колдуна были похожи на стекло, они сияли в лучах лампы, но были неподвижны под гипнозом. Отражение от поверхности ножа резануло его сетчатку, как огненный луч горящего солнца, но его преданный взгляд не дрогнул.

Кто знает, какая странная инверсия произошла в заколдованном мозгу мечтателя; какая тонкая трансмутация возникла из его цели? Он погрузился в сон с определенной решимостью разорвать свою душу, разделить свою личность, разрезать своё эго. Кто знает? Гипноз производит много странных вещей.

Какие секретные силы он призвал, чтобы помочь ему в его борьбе? Какой черный генезис нечестивой жизни скрывался в тенях его внутреннего сознания; какие хитрые демоны зла предоставили ему эти темные желания?

Конечно, они были. Внезапно он проснулся и почувствовал, что больше не одинок в этой темной комнате. Он почувствовал присутствие другого, там, в темноте, по другую сторону стола.

Или это было другое? Если не он сам? Он взглянул на своё тело и не смог подавить возглас изумления. Казалось, он уменьшился до менее чем четверти от своего обычного размера! Его тело было легким, хрупким, ничтожным. Мгновение он даже не мог мыслить или двигаться. Его глаза метнулись к углу комнаты, тщетно пытаясь разглядеть во мраке движение того, что там таилось.

Затем все и произошло. Из темноты появился кошмар — совершенный кошмар — чудовищная, волосатая фигура — огромная гротескная обезьяноподобная — отвратительная пародия на все человеческое. Это было черное безумие; пускающее слюни, насмешливое безумие с маленькими красными глазками, в которых плескалась древняя и злая мудрость; злобная морда и желтые клыки дополняли гримасу смерти. Это было похоже на гниющий, живой череп на теле обезьяны. Тварь была ужасной и злобной, дикой и мудрой.

Чудовищная мысль пришла на ум Аллингтону. Было ли это его второй сущностью — этот порожденный гуль, внушающий ужас проклятый труп?

Слишком поздно колдун понял, что случилось с ним. Его эксперимент преуспел, но так ужасно… Он не принял в расчет, насколько зло в его природе превышает добро. Этот монстр — эта ужасная мерзость тьмы — был сильнее, чем он, и, будучи исключительным злом, он не мог психически контролироваться его другим «я». Аллингтон теперь смотрел на него с новым страхом. Это было похоже на существо из Ямы. Все, что было грязным, непристойным и античеловеческим в его натуре, лежало за этой ухмыляющейся пародией на лицо. Зверообразное тело намекало на тени, которые ползают под могилами или прячутся в самых глубоких нишах нормальных умов. Но в этом существе Аллингтон признал безумную, атавистическую карикатуру на себя — всю похоть, жадность, безумные амбиции, жестокость, невежество; зловещие тайны его души в теле гигантской обезьяны!

Словно в ответ на его признание, существо засмеялось, и щупальца ужаса проникли в сердце колдуна.

Тварь шагнула к нему — она хотела уничтожить его, как всегда поступает зло. Аллингтон, — его крошечное тело смехотворно пыталось двигаться, но ему мешала одежда, теперь ужасно большая для его миниатюрного тела, — сполз со стула и прижался к стене кабинета. Его голос, любопытно высокий, выкрикивал безумные мольбы и бесполезные приказы приближающейся Немезиде.

Его молитвы и проклятия превратились в безумные хрипы, когда огромный зверь бросился через стол. Его эксперимент сменился местью… местью! Его сверкающие глаза смотрели, словно зачарованные, когда большая лапа схватила нож для резки бумаги, и жуткий смех наполнил ночь. Этот смех… смех! Где-то зазвонил будильник, но колдун уже не мог его услышать…

Джеймса Аллингтона нашли мертвым в своем кабинете. В груди торчал нож для резки бумаг, и это назвали самоубийством, потому что никто не мог войти в ту запертую и лишенную окон комнату.

Но это не объяснило отпечатки пальцев на ручке ножа — ужасные отпечатки пальцев — похожие на те, что могла оставить рука гигантской обезьяны.

Перевод: Р. Дремичев

Роберт Блох

Кладбищенский ужас

Robert Bloch «The Grinning Ghoul», 1936.

Судьба играет с человеком в странные игры, не правда ли?

Ещё полгода назад я был известным и довольно преуспевающим психиатром; сегодня я обитатель санатория для умственно больных. В качестве врача-психиатра я частенько вверял своих пациентов тому же учреждению, куда сейчас заточен сам, а сегодня — о, ирония из ироний! — оказался их собратом по несчастью.

И все-таки я не совсем сумасшедший. Они упекли меня сюда, потому что я предпочел говорить правду, которая не была той правдой, которую любят открывать или признавать люди. Я подтверждаю, что действительно перенес тяжелое нервное потрясение из-за моего участия в происшедшем, но оно не свело меня с ума. Мой рассказ правдив (о, клянусь в этом!), однако они не верят.

Конечно, у меня нет вещественных доказательств; после той августовской ночи я ни разу не видел профессора Чопина, и мои последующие расследования не подтвердили, что он работал в Ньюберри-колледж. Однако это только говорит о том, что утверждения, которые обрекли меня на постыдное заточение, на ненавистное, подобное смерти, прозябание — достоверны!

Существует одна «железная», улика, которую я мог бы представить (если бы осмелился), но она слишком ужасна. Я не должен показывать точного места на том безымянном кладбище, где под могильным камнем чернеет заветный проход. Лучше я буду мучиться в одиночестве, скрыв от всего мира тайну, от которой мутится рассудок. Тяжко жить, как я живу, когда однообразие дней и ночные видения сплетаются в один бесконечный кошмар. Вот почему я решил начать это повествование; быть может, высказавшись, я облегчу болезненный груз моей памяти.

Все началось прошлым августом в моем городском кабинете. После скучного утра наступил длинный жаркий полдень. Он уже подходил к концу, когда медсестра ввела первого пациента.

Этот джентльмен раньше никогда у меня не бывал. Он назвался Александром Чопином, профессором из Ньюберри-колледжа.

Профессор говорил свистящим голосом с особенной интонацией, из чего я заключил, что он родился в какой-то другой стране.

Я попросил его присесть и попытался мысленно оценить его, пока он следовал моему приглашению.

Профессор был высок и худ. У него были белые, почти платиновые волосы, но, судя по внешности и общему телосложению, ему было лет сорок. Его зеленые, неподвижные глаза были глубоко посажены под бледным, выпуклым лбом и венчались длинными, угольно-черными бровями. Нос был большим, с чувственными