В течение хрущевской эпохи политика партии в отношении религии – от жестких административных ограничений деятельности религиозных организаций до провозглашения триумфальной победы науки над религией – выявляла пределы атеистической работы. Становилось ясно, что идеология рассыпается в прах на пороге дома советского человека, тогда как религия по-прежнему тесно вплетена в жизнь многих советских людей, определяя их мировоззрение и быт. Когда партия провозгласила курс на «строительство коммунизма», она видела, что дверь в дом советского человека – и, следовательно, в его душу – оставалась закрытой; когда же она открылась, внутри обнаружились не только газеты, где превозносились научно-технические достижения и космические полеты, но также иконы и крещеные дети. Если сами советские люди зачастую не видели противоречий между этими конкурирующими нарративами и не понимали, почему приверженность обоим нарративам может помешать им быть полноправными членами советского общества, то партия все в большей степени воспринимала эти противоречия как существенную проблему. Идеологический истеблишмент начал осознавать: чтобы воспитать человека коммунистического общества – трансформировать не только его политическое поведение, но также мировоззрение и образ жизни, – идеология в широком смысле слова и атеизм в частности должны были искать ответы на новые вопросы, решать новые проблемы и вторгаться в новое пространство.

Действительно, в переходный период от социализма к коммунизму проект преобразования быта – который был частью коммунистического дискурса с момента революции, но, как правило, считался проблемой внутрипартийной дисциплины, – должен был охватить все население Советского Союза. Парадоксально, что именно усилия партии по улучшению материальных условий жизни советского человека заострили идеологические проблемы быта, поскольку в результате кампании Хрущева по жилищному строительству и реформ законодательства о труде советские люди получили в свое распоряжение личное жилье и больше свободного времени – то есть собственное время и пространство, недоступные партийному контролю. Идеологическая работа должна была теперь выйти за привычные рамки публикаций в средствах массовой информации, собраний по месту работы и лекций в местах отдыха и проторить себе дорогу в дом советского человека. Поскольку успех коммунистического проекта зависел от нравственного и духовного перерождения людей, партия должна была воздействовать на душу советского человека. Иными словами, чтобы построить коммунизм, советское общество должно было стать продолжением Коммунистической партии.

История общества «Знание» и его флагманского журнала «Наука и религия» дает возможность увидеть идеологический ландшафт позднего советского периода. Идейная убежденность и идеологическая мобилизация в начале хрущевского периода обернулись разочарованиями и породили новые вопросы. В то же время кризис идейной убежденности породил новое поколение атеистических кадров, которые не просто воспроизводили официальную доктрину, но подвергали сомнению привычные представления и подходы. За официальным фасадом идеология позднего советского периода претерпевала трансформацию. Опыт хрущевских антирелигиозных кампаний заставил идеологическую элиту осознать расхождения между атеистической теорией и практикой – и эта проблема продолжала стоять на повестке дня еще долгое время после вынужденного ухода Хрущева с политической сцены.

Для понимания новых политических, материальных и социальных условий жизни позднего советского общества советские теоретики атеизма обращались к марксистско-ленинской идеологии. Официально философы продолжали публично превозносить эту доктрину как единственно верную. Как провозгласили Юрий Францев и Юрий Филонович в редакционной статье, опубликованной в «Известиях», «у нас в руках поистине чудесное средство превращения, наш „философский камень“ – философия марксизма-ленинизма»607. Но если на официальном уровне марксизм-ленинизм по-прежнему характеризовался как дорожная карта, указывающая путь к светлому коммунистическому будущему, идеологическая элита позднего советского периода более противоречиво относилась к обещаниям коммунистической идеологии. Партия осознавала, что формальные идеологические лозунги, прославляющие производительный труд и утверждающие приоритет общественного над личным, стали звучать фальшиво в модернизирующемся обществе, где все большую роль играло индивидуальное потребление как в материальной, так и в духовной форме.