Теперь связи не было вообще. И Маша осталась совсем одна.

– Твою ж мать! – прорычал я и изо всех сил саданул кулаком в стену.

Неслышно подошел Николай, тронул за плечо:

– Кто там у тебя?

– Жена.

– Херово. Пошли, перекусим.

Я удивленно на него оглянулся.

– А что? – пожал плечами спецназовец. – На войне никогда не знаешь, будет ли возможность перекусить в будущем. Да и будет ли будущее в принципе.

– Сейчас мир, – возразил я, подумав, что Деменко так мозги пациенту и не вправил.

– Уверен? – с еле заметной насмешкой глянул на меня Николай. – Вспомни последние пять дней.

Тут уже я не нашел, чем ему возразить. И послушно поплелся на кухню.

На столе красовался натюрморт в эдаком постмодернистском голландском стиле. Треть стола занимала гитара Николая. Рядом с ней притулилась высокая бутылка коньяка «Закарпатский», бросающая янтарные зайчики на порезанный хлеб, ломтики сала и колбасы. Почти на краешке расположилось продолговатое блюдо с нарезанным лимоном и, как ни странно, белым крепким луком. Солнце закатными лучами подсвечивало все это великолепие – тучи почти разошлись, темной полосой закрывая горизонт.

– Лук и лимон?

– А что так удивляешься? – усмехнулся Вадим. – Лук на войне называли офицерским лимоном – витамины-то нужны, а служба снабжения цитрусовые всегда себе тырила.

– Да, – подтвердил Николай. – До сих пор люблю луком похрустеть. Привычка.

– А где сестры?

– За Игорем присматривают, – нахмурился Деменко. – Плохо он дышит. Как бы отека легких не было.

– Ну, если дышит, значит, еще нет.

– Вот именно что еще… Эх… Коля, наливай.

Коньяк забулькал, наполняя крупные рюмки.

– За живых! – отозвался Николай.

Выпили.

Волшебный напиток теплой волной прокатился по пищеводу. Лимон ущипнул рецепторы нёба кислотой. И сразу же навалилась приятная слабость. Начало чуть отпускать – пофиг, что где-то там легкий ветерок катит смертоносные зеленоватые волны. Неважно, что за окном затих город мертвых. Не хотелось думать, сколько людей осталось на тротуарах, в офисах, на первых этажах жилых домов. Кому-то потом придется убирать трупы. Живым.

Но это потом.

Николай плеснул щедро по второму кругу.

На мгновение замерли.

Следующий тост вырвался у меня как будто без участия сознания, сам собой:

– За наших женщин!

– Да, – отозвался Коля, остро и понимающе глянув на меня. – Пусть они проживут счастливо… и долго.

На этот раз не стали торопиться и разливать по третьей. Вгрызлись в бутерброды. С удивлением я понял, что зверски голоден. Казалось бы, не в эту минуту думать о том, как набить желудок. Но организм хотел жить, требовал энергии и питательных веществ. И ему все равно, насколько близка смерть. Наверное, так и бывает – когда рядом старуха с косой, жизнь ощущается более ярко.

– Хорошо, – выдохнул Деменко, проведя ладонью по гладко выбритому затылку. – Давно так не сидели.

– Почти как на войне, – улыбнулся Николай. – Только дизель не урчит рядом, да вдалеке перестрелки не слышно.

– Скучаешь?

– Там все проще. – Инструктор потянулся к бутылке и налил рюмки до краев, точно и надежно – еще чуть-чуть, и желтоватые капли потекли бы на клеенку.

– Третья, – тихо сказал Николай.

Вадим встал. Удивленно поднялся и я – вроде ж за любовь третий тост пьют, вставать-то зачем.

– За тех, кто ушел, – так же тихо сказал Деменко.

Не чокаясь, они оба выпили. Их примеру последовал и я.

Минута тишины. Я не стал мешать разговорами – видимо, Николаю было кого вспомнить, помянуть. Да и Вадим сидел такой сосредоточенный, будто у него тоже свой мемориал.

Николай тяжело вздохнул и накапал еще по чуть-чуть в рюмки. Глянул исподлобья на меня, Вадима и неожиданно улыбнулся:

– Хорошо сидим!

Я отозвался с мрачной усмешкой:

– Пир во время чумы.

– И хорошо, – кивнул Вадим. – Если пируем, значит, еще подергаемся.

Инструктор ухватил гитару за гриф и протянул психиатру:

– Вад, сыграй что-нибудь, а? А то с этой тишиной, – он ткнул пальцем в сторону окна, – вообще тошно.

– Можно, – мягко и задумчиво пробормотал Деменко. – Даже есть под настроение…

И без паузы заиграл. Три стандартных дворовых аккорда неожиданно сменились септимой, затем повторились, но четвертым аккордом на репризе стал еще более вычурный. Странная мелодия, собравшая в себя капельку востока, туманный жесткий ритм питерских дворов и что-то совсем незнакомое.

И Вадим негромко запел:

Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,

У него два раненья пониже спины,

Гиппократова клятва, ланцет и пинцет,

Он певец просвещенной страны.

Нынче вечером в опере Патти поет,

Доктор Ватсон у стойки имбирную пьет,

Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,

У него ни детей, ни жены.

Вот уж и вправду пир во время чумы. Только и остается песни петь. Я встал из-за стола и выглянул во двор. Ветер катил призрачные желто-зеленые волны. Асфальт угадывался еле-еле. Хлорное облако, похоже, достигло пика концентрации. Надеюсь, пронесет. Знать бы еще, как там Машка. Посмотрел на телефон – вместо палочек сигнала чернели буквы «нет сети».

Холмс уехал, и некому выйти на бой

Против древнего мрака с козлиной губой.

Доктор Ватсон вернулся с афганской войны –

Он эксперт по делам сатаны.

Тут портовые девки хохочут во мрак,

Пострашнее любых баскервильских собак,

Тут рассадник порока, обитель греха,

Человечья гнилая труха.

Неожиданно гитарный бой поменялся. В аккордах возникли атональные нотки. Да и голос Вадима стал злее. С чувством, особо четко печатая слова, Деменко допел последний куплет:

Для того ли в Афгане он кровь проливал

И ребятам глаза закрывал.

Сквозь туман пробивается утренний свет –

Миссис Хадсон вздыхает и чистит ланцет,

Нынче столько работы у этих врачей,

Даже вечером отдыха нет!

Так же резко, как начал, Вадим бросил петь и одним гибким движением встал из-за стола, одновременно протягивая гитару владельцу:

– Держи, зараза, инструмент. Разбередил душу. Давно не играл.

– Давно, – согласился Николай,