неразличимой точки, шар – вместе с ним… В другой главе злой дух сражается с волшебником. Раненый волшебник превращается в четыре тысячи себе подобных. Дух бесстрастно роняет: «Умножиться – не диво, ты попробуй воссоединиться».

Есть и юмористические находки. Приглашенный колдуньями на чудовищный людоедский пир, монах сказывается вегетерианцем и откланивается.

В одной из последних глав встречается эпизод, в котором пафос и символика неразделимы. Цзян Цзан, человек из плоти и крови, идет во главе процессии странствующих призраков. В довершение множества превратностей путь им преграждает широкая и темная река с громадными волнами. Лодочник предлагает перевезти. Странники согласны, но человек с ужасом видит, что у лодки нет дна. Лодочник отвечает, что с начала времен он без малейшего вреда перевез уже тысячи людских поколений. На середине реки им встречается плывущий труп. Человек снова холодеет от страха; спутники призывают его смотреть лучше. Этот труп – его собственный; все обнимают Цзян Цзана и осыпают его поздравлениями.

По литературному уровню книга Артура Уэйли гораздо выше ричардовской, менее удачна она, пожалуй, лишь в отборе эпизодов. Перевод называется «Обезьяна» и вышел в этом году в Лондоне. Это работа одного из редких китаистов, который вместе с тем еще и писатель.

1942

Лесли Уэзерхед

«После смерти»

Однажды я составил антологию фантастической литературы. Не исключаю, что именно ее среди немногих избранниц спасет когда-нибудь новый Ной от нового потопа, но тем более должен признать свою вину: я не включил в нее непредсказуемых и несравненных мастеров жанра – Парменида и Платона, Иоанна Скота Эриугену и Альберта Великого, Спинозу и Лейбница, Канта и Фрэнсиса Брэдли. Чего, в самом деле, стоят все чудеса Уэллса либо Эдгара Аллана По – цветок, принесенный из будущего, или подчиняющийся гипнозу мертвец – рядом с изобретением Бога, кропотливой теорией существа, которое едино в трех лицах и одиноко пребывает вне времени? Что значит камень безоар рядом с предустановленной гармонией? Кто такой единорог перед Троицей, а Луций Апулея – перед множащимися Буддами Большой Колесницы? И что такое все ночи Шахразады в сравнении с одним доводом Беркли? Итак, я воздал должное многовековому созиданию Бога, но ад и рай (бесконечная награда и бесконечная кара) – не менее чудесные и ошеломляющие свидетельства человеческого воображения.

Богословы называют раем место вечного блаженства и радости, предупреждая, что адским мукам доступ сюда закрыт. Четвертая глава рецензируемой книги с полным основанием стирает эту границу. И ад, и рай, утверждает автор, – это не точки в пространстве, а предельные состояния души. Таково же мнение Андре Жида («Дневник», с. 677), говорящего о внутреннем аде, открытом, впрочем, уже в строке Мильтона: «Which way I fly is Hell, myself is Hell»[313].

Отчасти о том же пишет и Сведенборг, чьи безутешные души предпочитают пещеры и топи непереносимому для них сиянию рая. Уэзерхед отстаивает мысль о единой и разнородной запредельности, которая, смотря по наклонностям души, может быть адом, а может – раем.

Рай чуть ли не для каждого из нас означает блаженство. Но Батлер на исходе XIX века создал рай, где вовсе не исключены неудачи (да и кто бы вынес беспрерывное счастье?); соответственно, и в аду нет ничего отталкивающего, разве что сны. Году в 1902-м Шоу оснастил ад химерами эротики, самопожертвования, честолюбия и чистой вечной любви, перенеся в рай способность понять мир («Man and Superman»[314], действие третье).

Уэзерхед – писатель средний, почти никакой, он начитался душеспасительной словесности, и все же он чувствует, что слепое стремление к чистому и вечному блаженству по ту сторону смерти не менее смехотворно, чем по эту. Он пишет: «Высший смысл блаженства, называемого раем, – это служение, безоглядное и добровольное соучастие в трудах Христовых. Служа другим душам в других мирах, мы, не исключено, хоть немного помогаем спасению своей собственной». И еще: «Мука рая бездонна, и чем ближе мы к Богу в этом мире, тем глубже можем разделить Его жизнь в мире ином. А жизнь Бога – это мука. Он несет в сердце все грехи, все беды, все страдания мира. И пока на земле есть хоть один грешник, в раю не может царить блаженство». (Оригену, который учил о конечном единении Творца со всею тварью, включая бесов, этот сон уже снился.)

Не знаю, что думает об этих полутеософских догадках читатель. Католики (имею в виду аргентинцев) верят в мир иной, но, насколько я заметил, не интересуются им. Я – напротив: интересуюсь, но не верю.

1943

Рецензии на фильмы и критика

Два фильма

(«Саботаж», «Раньше парни не прилизывали волосы»)

За два вечера я посмотрел два фильма. Первый (в обоих смыслах), по словам режиссера, был «вдохновлен романом Джозефа Конрада „Тайный агент“». Впрочем, должен признать, что и без этого свидетельства между ними заметна взаимосвязь, хотя едва ли здесь уместно сакральное слово «вдохновлен». Умелая работа художника и нелепая киносъемка – вот мое беспристрастное мнение, «вдохновленное» последним фильмом Хичкока. Что касается Джозефа Конрада… Несомненно, за некоторыми исключениями сюжетная линия «Саботажа» (1936) совпадает с сюжетом «Тайного агента» (1907); нет сомнений и в том, что события, о которых повествует Конрад, имеют психологическую – и только психологическую – ценность. Конрад показывает нам характер и судьбу мистера Верлока: ленивого, толстого и сентиментального человека, который идет на преступление из-за отчаяния и страха. Хичкок превращает его в непостижимого славяно-германского сатану. Почти пророческий отрывок из «Тайного агента» нивелирует и опровергают такую интерпретацию:

«Грузный м-р Верлок… имел вид обеспеченного ремесленника, но вместе с тем в нем было что-то странное, не присущее человеку, живущему честным трудом, нечто общее всем людям, эксплуатирующим для собственной выгоды человеческие пороки и слабости, – особый отпечаток нравственного нигилизма, свойственного содержателям игорных притонов и разных вертепов, сыщикам, кабатчикам и до некоторой степени изобретателям патентованных целебных средств, электрических поясов и т. д. Впрочем, у людей последней категории бывает дьявольское выражение лица, а в лице м-ра Верлока не было абсолютно ничего дьявольского»[315].

Хичкок решил проигнорировать это указание. Я не сожалею об этой странной неточности; мне лишь досадно, что он поставил перед собой столь мелкую задачу. Конрад позволяет нам в полной мере понять человека, убившего ребенка; Хичкок посвящает свое искусство (и печальные раскосые глаза Сильвии Сидни) тому, чтобы эта смерть довела зрителя до слез. Конрад преследовал интеллектуальную цель, Хичкок – сентиментальную. Мало того, в фильме – о вымученный, пресный кошмар! – есть и любовная линия, ее участники столь же целомудренны, сколь и влюблены: это несчастная миссис Верлок и щеголеватый симпатичный детектив, маскирующийся под зеленщика.

Второй фильм носит информативное название: «Раньше парни не прилизывали волосы» («The Boys of Yesteryear Didn’t Slick Their Hair»).