вояки, в большинстве своем, как и Дандоло, безразличные к тому, кого и где грабить. Какое могли иметь значение религиозные сомнения для знатных баронов вроде Рено де Монмирай, графа Этьена Першского или видама Гийома де Феррьер из Шартра, которые еще раньше грабили в своих французских владениях аббатства и глумились над клириками? Перед отправлением в крестовый поход им даже пришлось в присутствии многочисленной толпы принести в Шартрском соборе св. Петра покаяние за насилия над монахами и принять обязательство о возмещении ущерба. Тем более не способны были остановить этих отпетых головорезов какие-либо угрызения совести, когда в качестве альтернативы крестовому походу стала вырисовываться война против города, принадлежавшего венгерскому королю; не прими они такую альтернативу, крестоносцам пришлось бы просто разойтись, да и только. Эта перспектива никак не устраивала «высоких баронов». Они предпочли принять предложение Энрико Дандоло. Так был предрешен поход на Задар.

Политический курс Апостольского Престола

Какую же позицию занял тогда святой престол? Попытался ли Иннокентий III разрушить замыслы венецианцев?

Едва только дож внес свое предложение, а мнения крестоносцев, посвященных в дело, разошлись, некоторые из тех, что повернули вскоре домой, направились в Рим — испросить у понтифика соответствующее дозволение. Они получили его лишь после долгих настояний. Одновременно в октябре 1202 г. к папе явился его легат — кардинал Петр Капуанский, ранее прикомандированный к войску крестоносцев. Дандоло и его советники, не желая, чтобы римская курия вмешивалась в крестоносное предприятие, попавшее в их руки, отклонили полномочия кардинала Петра. Коли он того хочет, может сопровождать рыцарей в походе обычным проповедником, но не папским эмиссаром! Оскорбленный легат воротился в Рим и тоже поведал Иннокентию III о войне против Задара, замышляемой дожем и вождями крестоносцев. Как подтверждает папский-биограф, легат своевременно «и очень ясно открыл папе злое намерение венецианцев».

Таким образом планы главарей крестоносцев и правителей республики св. Марка стали известны апостольскому престолу. В Венецию тотчас полетело отправленное с аббатом де Лочедио грозное предупреждение: папа под угрозой отлучения вновь запретил крестоносцам нападать на христианские земли. Этот запрет был, однако, лишь очередной лицемерной уловкой Рима. Еще в то время, когда Петр Капуанский находился в лагере крестоносцев, вопрос же о походе на Задар проходил стадию обсуждения, ряд сеньоров обратились к легату за советом: как быть? Не разойтись ли крестоносцам, чтобы таким путем пресечь злое намерение Дандоло? В ответ на эти запросы легат, несомненно выражавший волю апостольского престола, заявил: «Простительнее и менее позорно искупить малое зло великим благим деянием, нежели оставить обет крестового похода невыполненным и вернуться па родину, принеся с собой вместе с грехами еще и бесславие». Следовательно, с точки зрения паны, крестовый поход надлежало довести до конца любой ценой. Ни при каких обстоятельствах войско не должно расходиться, даже если его поведут против Задара, — такова была, в сущности, позиция папы, как ее раскрывает, в частности, и немецкий хронист из Гальберштадта. Он рассказывает о том, что епископ Конрад фон Крозиг (со слов которого хронист, кстати сказать, писал свое сочинение), не отваживаясь примкнуть к сговору вождей крестоносцев с дожем Венеции, тоже поставил перед легатом вопрос: как поступать ему, епископу? «Тот (легат), — пишет хронист, — прямо ответил, что папа предпочитает лучше скрыть от них (крестоносцев) что-либо неподобающее, чем освободить их от обета этого похода, и дал ему окончательный совет, чтобы он (епископ Конрад) никоим образом не отъезжал от войска, постарался бы сделать, что сумеет, дабы вынести их (крестоносцев) гнусности, которые они могут совершить». И тогда епископ, продолжает летописец, «примкнул (к соглашению), так же как и четыре аббата цистерцианского ордена, которых папа специально назначил, чтобы они словом и примером возглавляли войско крестоносцев».

Иными словами, Иннокентий III устами своего легата фактически потворствовал тому, чтобы планы Венеции были осуществлены. — Формально он подтвердил теперь свое запрещение поднимать меч на христиан и тем самым выполнил долг католического первосвященника. Иначе папа и не мог действовать: нападение на владения венгерского государя, числившегося крестоносцем, только набросило бы тень на крестовый поход и подорвало бы существеннейший принцип универсалистской политики папства, не говоря уже о его престиже, который оказался бы сильно подмоченным.

Вместе с тем папа не желал и прекращения крестового похода: ведь успех сулил Риму обладание не только Иерусалимом, но и, возможно, Константинополем. Запрещение нападать на христианские земли не должно было идти в ущерб делу освобождения Святой земли и подчинения Византии. Практически для папы оставался один выход: во имя продолжения крестового повода («великого благодеяния») допустить «малое зло», т. е. захват крестоносцами христианского Задара, на что их подбивала Венеция. В этом духе и проводил свою политику изворотливый римский понтифик, стараясь совместить несовместимое, прикрыть «божественным» «дьявольское», запрещая на словах, благословляя на деле.

Современные католические и другие западные историки признают, что Иннокентий III, по сути дела, капитулировал перед венецианцами. В оправдание папы они приводят различные аргументы: ссылаются на то, что он был не в силах заставить венецианцев отказаться от их намерений и выполнить волю апостольского престола; указывают, что Дандоло не поддавался моральному воздействию церкви; утверждают, что папский кардинал попался в ловушку, ловко расставленную венецианским дожем перед крестоносцами, оказавшимися между Сциллой и Харибдой: либо уплатить долг, либо идти войной против Задара; считают, что кардинал-легат поддался старческому заблуждению, оправдывая антизадарскую акцию, и т. д.

Все эти и подобные им доводы не в состоянии обелить главного организатора Четвертого крестового похода. Своей тактикой Иннокентий явно попустительствовал венецианцам, руководствуясь при этом корыстными политическим интересами римской церкви. Ведь если бы папу всерьез заботило спасение христианского Задара, разве не благоразумнее было бы на время отсрочить крестовый поход? В этом случае и престиж апостольского престола остался бы незапятнанным. Разве не целесообразнее было бы согласиться даже на временный роспуск крестоносного ополчения, чем отдать на поток и разграбление рыцарей венгерские владения? Да папа располагал и другими, куда более эффективными средствами помешать завоеванию Задара, чем словесные запреты, которым никто не придавал серьезного значения. Коль скоро Иннокентий III искренне стремился избавить христианские земли от того, что вскоре с ними произошло, ему не составило бы большого труда расквитаться с Венецией за долги своего обанкротившегося воинства: казна римской курии вполне выдержала бы такую жертву. 34 тыс. марок — это, конечно, было немало, но и не так уж много для папы, тем более что в его казну перепала, надо полагать, толика от. крестоносных сборов, производившихся по всем католическим странам. Известно, например, что собранные проповедником-«чудотворцем» Фульком из Нейи суммы были помещены в сокровищницу цистерцианского ордена.