class="p1">Впрочем, представляется, что процветающие общества успешнее контролируют внутригосударственные конфликты, чем бедные, не потому, что они процветают, а в силу более эффективной охраны правопорядка – и это, вполне вероятно, и есть одна из причин их успехов. Некоторые исследования более общего плана показывают, что гражданские войны с наименьшей вероятностью происходят в стабильных демократиях и стабильных автократиях, то есть в странах с эффективными правительствами и полицейскими силами[495]. Стабильные демократии почти по определению располагают компетентными полицейскими силами, при этом они работают с недовольными, вовлекая их в процесс решения проблем (до тех пор, пока те действуют мирно) и принимая во внимание их жалобы. Стабильные автократии также эффективно осуществляют полицейские меры – недаром их часто называют полицейскими государствами. Правление в них реализуется посредством избирательного, но настойчивого применения террора – бдительного внутреннего шпионажа и адресного, хотя зачастую жестокого, подавления несогласных. Примеры современных полицейских государств – Северная Корея и Куба.

Многие гражданские войны действительно были в значительной степени спровоцированы неумелыми правительствами. «Вести войну против повстанцев – дело непредсказуемое и долгое, – однажды заметил Т. Э. Лоуренс, – как если бы вы решили есть суп, пользуясь вместо ложки ножом»[496]. Полицейские силы, которые не понимают этого простейшего факта, скорее всего, проявят поспешную чрезмерную реакцию, которая перерастет в неэффективную или контрпродуктивную политику. Если полицейские силы действуют достаточно жестко и последовательно, подобные методы иногда могут быть успешны, особенно в краткосрочной перспективе[497]. Но когда такие же средства оказываются в неумелых руках, это равносильно катастрофе. В закрытых политических системах при использовании таких полицейских методов, которые предполагают чрезмерное, неизбирательное и зачастую непоследовательное применение силы против относительно небольших групп нарушителей спокойствия, неумелые власти могут превратить дружественных им или равнодушных людей в своих врагов и необъятно увеличить масштабы проблем, с которыми они пытаются совладать.

Показательный пример был приведен в главе 6 – вопиюще неэффективные усилия сербских властей по пресечению деятельности мелких банд албанских террористов в Косово, где чрезмерная реакция привела к впечатляющему росту числа экстремистов. Более жестокими и еще более неэффективными были индонезийское военное вторжение и оккупация Восточного Тимора в 1975 году. Появившись вслед за кратким гражданским конфликтом между левыми и правыми силами, в котором победили левые, индонезийцы, вероятно, могли бы получить определенную поддержку со стороны правых, а также молчаливое одобрение большинства населения. Один очевидец описывал события так: «Судя по моим личным наблюдениям того времени, большинство тиморцев, пусть они и выступали за независимость, остались бы в городах со своими семьями, а не бежали в глубь острова, если бы вторгшиеся войска проявили уважение к жизни, собственности и правам гражданского населения». Но вместо этого захватчики устроили оргию огульной жестокости, пытки, убийства, изнасилования, массовое уничтожение мирного населения, грабежи и мародерство. Эти меры действительно ненадолго утихомирили недовольных, но в то же время вынудили значительную часть населения перейти на территорию повстанцев, усилили сопротивление и привели к партизанскому конфликту, периодически обострявшемуся на протяжении 24 лет. По всей вероятности, конфликт стоил жизни десяти тысячам индонезийцев и более ста тысячам жителей Восточного Тимора, закончившись тем, что Индонезия утратила Восточный Тимор под международным присмотром. Примечательно, что португальцам для контроля над Восточным Тимором хватало не более полутора тысяч солдат, в то время как индонезийцам потребовались десятки тысяч[498]. Аналогичные ситуации по-разному разворачивались в Алжире, Сьерра-Леоне, Либерии, Чечне, Гватемале и других местах[499].

Нечто сопоставимое может случиться, когда полиция и правительство либо в силу некомпетентности, либо из-за отсутствия желания неспособны защитить различные меньшинства от буйных нарушителей спокойствия, которые якобы выступают представителями большинства. В Шри-Ланке, например, тамилы идентифицировали себя как по месту, куда они мигрировали, так и по региону страны, в котором они жили. В ответ на теракты, организованные тамилами, банды сингальцев в 1983 году устроили беспорядки в Коломбо и других местах. В ходе этой «вакханалии насилия», как назвал произошедшее Стэнли Тамбия, сингальцы грабили, убивали и жгли, в то время как полиция в основном бездействовала, тем самым косвенно, а иногда и напрямую выступая соучастником этих беззаконий. В процессе беспорядков их участники уже сами определяли, что значит быть тамилом, сыграв на руку тамильским экстремистам и террористам, которые совершали насилие именно для того, чтобы подчеркнуть свою тамильскую идентичность. В ходе последовавшей этнической чистки как миролюбивые, так и радикально настроенные тамилы, бежавшие в более безопасные местности, стали концентрироваться в пределах одного потенциально сепаратистского региона, который фактически безраздельно контролировали сторонники отделения от Шри-Ланки, ставшие полевыми командирами[500].

По аналогичной схеме в 1988 году развивались события в Азербайджане, где толпы предавались бесчинствам и грабежам, протестуя против отделения Карабаха – района, населенного в основном армянами. Несмотря на то что многих армян спасли от погромщиков их соседи-азербайджанцы, конфликт и поляризация настроений в обществе резко усилились. Этому процессу способствовали соучастие или в лучшем случае умышленная некомпетентность милиции, неуклюжие и в конечном счете безрезультатные усилия советских властей по урегулированию ситуации и способствовавшие беспорядкам махинации некоторых местных чиновников[501].

Таким образом, процветание государства помогает сдерживать конфликты, если оно способствует появлению компетентных властей и полицейских сил либо начинает ассоциироваться с ними, но само по себе богатство не является определяющим фактором. Например, вполне возможно представить, что процветающий Квебек или Северная Ирландия погрузились бы в хаос, подобный боснийскому, если бы канадские или британские власти попытались разрешить конфликты в этих территориях разгулом насилия вместо терпеливой и целенаправленной правоохранительной работы и поиска политических компромиссов. Разумеется, и развитые страны допускали ошибки: неконтролируемая жестокость сил британцев во время и после Пасхального восстания в Дублине в 1916 году и Кровавого воскресенья в Северной Ирландии в 1972 году оказалась крайне непродуктивной. Аналогичным образом беспорядочная и смертоносная американская бомбардировка Сомали в июле 1993 года заставила многих умеренных жителей этой страны оказывать масштабное сопротивление. Однако во всех этих случаях силы правопорядка не усугубляли допущенные ими ошибки, переходя к неконтролируемому и неизбирательному насилию[502].

Государственная власть как решение проблемы гражданских войн

Когда бедные страны принимают весомые и компромиссные политические меры, они зачастую могут добиваться неплохих результатов. Так, Болгария и Румыния избежали насилия на этнической почве, хотя эти государства едва ли более развиты, чем Сербия или Босния, а в своей истории они имели разнообразный опыт гораздо более острой этнической напряженности[503].

Несомненно, самым впечатляющим подобным примером эпохи после холодной войны является Македония – беднейшая провинция бывшей Югославии, положение которой на протяжении большей части 1990-х годов усугублялось двойным экономическим эмбарго, инициированным, с одной стороны, Грецией,