Шрифт:
Закладка:
Остаток дня мы мало разговаривали. После наступления темноты позвонила тётя Элейн, а потом я засела за картину и работала, пока не вымоталась настолько, чтобы попытаться уснуть.
Я складирую противоречия поверх сокращений, строю себе карточный домик или пытаюсь соорудить беспорядочную кучу из бирюлек. Я сказала Абалин, что никогда не говорила со своим психиатром о Еве Кэннинг, но это неправда. Просто взгляните на страницы 115 и 166, где я написала: «Я скрыла от неё, что пытаюсь изложить эти события на бумаге, хотя мы уже несколько раз говорили о Еве Кэннинг, как об «июльской» Еве, так и о «ноябрьской», также как мы обсуждали Филиппа Джорджа Салтоншталля с его «Утопленницей» (картину и бытующие в народе истории) и «Русалочку». Говорили мы также об Альбере Перро, «Видении абсолютного разрушения» и «Красной Шапочке».
Когда я сказала Абалин, что скрывала это от доктора Огилви, ошибалась ли я или лгала? Зачем мне было лгать? Может, это ложные воспоминания? Также я написала, что Абалин сказала мне, будто мы вместе с ней посещали выставку – но ведь это было не так. Пойти туда меня попросила моя подруга Эллен из букинистического магазина, а не Абалин, и произошло это в конце сентября, после того как Абалин объявила, что она со мной расстаётся.
Я не хочу лгать.
Но все же я лгу.
Говорю тебе, Индия Морган Фелпс, дочь Розмари-Энн и внучка Кэролайн, ты понятия не имеешь о движущих тобой подспудных мотивах. Ты всё запутываешь, отрицаешь, плетёшь паутину лжи (сознательно или бессознательно) и даже не можешь сказать почему. Это ненормально, вообще всё это ненормально. Хотя нет, на самом деле всё ещё хуже. Я начинаю терять нити моей истории с привидениями. Я уже не вполне уверена, что это именно история о привидениях, а если нет, то даже не понимаю, чем ещё это может быть. И что делать, я тоже не понимаю. Я откладываю в сторону вопросы, которые задавала в прошлый раз, когда садилась за бабушкину пишущую машинку. Не потому, что это некорректные вопросы, а просто… просто так. Может быть, я уже получила на них ответы, вот почему. Меня устроило бы, если бы это было так.
Вчера я впервые после своего срыва увидела доктора Огилви, и этим вечером мне бы хотелось написать о нашей встрече и о том, как мы побеседовали. Передать суть нашего разговора. Но сегодня утром я проснулась с головной болью, и тех пор стало только хуже. Мой обычный коктейль из экседрина[95] и аспирина не помог. В левый глаз мне словно воткнули железнодорожный клин, а в черепе бегают гремлины и колотят по кастрюлям со сковородками. Черепные гоблины, хм. У Абалин нашёлся флакон кодеина, который ей дала подруга, и она предложила его мне. Но я не люблю пользоваться чужими рецептами (видимо, Абалин несвойственны подобные сомнения), поэтому я вежливо отказалась. Вероятно, это могло помочь, но я не уверена, сочетается ли кодеин с моими лекарствами, а звонить в аптеку, чтобы это выяснить, мне не хотелось. Абалин предложила поискать в интернете информацию о возможных негативных последствиях, но я не доверяю советам о лекарствах, которые размещаются в интернете; откуда мне знать, что их автор действительно разбирается в той теме, о которой пишет?
Доктору Огилви далеко за пятьдесят, возможно около шестидесяти. Я никогда не интересовалась её возрастом, но у меня всегда довольно хорошо получалось угадывать, сколько лет людям. У неё длинные волосы, и она собирает их в хвост. Свободно торчащие пряди, схваченные у корней резинкой, слегка волнистые или курчавые. Цвет волос у неё в основном серый, за исключением нескольких упрямо пробивающихся каштановых полос. Эти полосы почему-то совсем не курчавятся. Глаза у доктора Огилви добрые и слегка насторожённые. Они орехового цвета, скорее с зелёным оттенком, чем коричневым. Кожа вокруг этих добрых, насторожённых орехово-зелёных глаз испещрена тонкой сетью морщинок. Она много улыбается, но это скорее мягкая полуулыбка, из-за которой не видно зубов. Ей несвойственно улыбаться в сто зубов, и это хорошо, потому что меня нервирует, когда люди так скалятся. Ногти у неё обычно аккуратно отполированы.
Я ведь упоминала всех этих насекомых в рамках на стенах её кабинета, верно? И то, как она чуть не выучилась на энтомолога в колледже? Итак, вот её офис, где стены выкрашены в тёмно-красный цвет, который гораздо более приятен для глаз, чем может показаться большинству людей. Тёмно-красный, но не бордовый. В тёмно-бордовом присутствует что-то от пурпурного цвета, но в красных стенах её офиса нет ни малейшего намёка на пурпур. В первый или второй раз, когда мы с ней встречались, я расспросила её обо всех этих насекомых в рамках, и она рассказала мне о многих из них. В её коллекции очень много жуков, и она призналась мне, что питает к жукам особенно тёплые чувства. Свою страсть к жукам она назвала любительской колеоптерологией. Колеоптерология (ко-ле-оп-те-ро-ло-ги-я) – раздел энтомологии, изучающий жуков. Она рассказала, что двадцать пять процентов всех видов на Земле – жуки. «Бог, – сказала она однажды, – если Он существует, очень любит жуков». Позднее она объяснила мне, что перефразировала британского биолога по имени Холдейн[96].
Особенно она гордилась гигантским чёрно-белым по имени «жук-голиаф»[97] (Goliathus goliatus) размером в четыре с половиной дюйма, которого она лично отловила во время поездки в Камерун, на западе Африки.
– Уже тогда это было довольно небезопасное место, – сказала она. – А теперь там ещё опаснее. Тебе, наверное, лучше никогда не посещать Камерун. Это красивая страна, и люди там красивые, не говоря уже о жуках, но слишком сильные политические передряги. Не стоит ездить в Камерун, Имп.
Я хмыкнула, что вряд ли когда-нибудь смогу себе это позволить, даже если очень сильно захочу. Потом она показала мне несколько десятков бабочек и богомола, похожего на опавший лист.
– Большинство из них я не ловила, – призналась она. – В Нью-Йорке есть магазин – «Максилла и Мандибула»[98] – на Колумбусе, прямо за углом от Американского музея естественной истории, – и я частенько там отовариваюсь. – Я спросила, почему у неё на стенах нет пауков, и доктор Огилви напомнила мне, что пауки не насекомые, а
