Шрифт:
Закладка:
Когда же Варвара Матвеевна тихо отошла в мир иной, дед и внук уже окончательно обосновались в одной комнате.
— Не спишь? — нарушил долгое молчание Лешка.
— Дремлю, — ответил Алексей Павлович.
— И я… Слушай, дед, а чего это ты вдруг хиппуешь?
— Не понял…
— Ну, в смысле — возникаешь.
— А еще понятней?
Лешка попытался объяснить: дед всегда был такой спокойный, уравновешенный, сдержанный… А теперь — каждый день у него ЧП! То ресторан, то драка… Чего это он разбушевался?
Алексей Павлович помолчал. Он сам, честно говоря, не смог бы внятно растолковать, что с ним происходит. Но, как обычно, если мы сами не можем что-то объяснить, то мы избираем формулу: другие это что-то не смогут понять. Так примерно Алексей Павлович и ответил: мал ты еще, не поймешь.
— Я? — оскорбился Лешка. — Не пойму? Да я, может, тебя лучше всех понимаю!
— Приятно слышать, — улыбнулся дед.
— Не смейся! Мы же с тобой — угнетенные поколения.
Дед с интересом приподнялся на локтях.
— Это как?
— А так. Мне ЕЩЕ ничего нельзя, а тебе УЖЕ ничего нельзя!
Дед уселся на кровати. И внук уселся, готовый к разговору.
— Так-так, любопытно… Но не факт.
— Факт! Вот кто всегда во дворе? Вы да мы.
— То есть?
— Старики и пацаны. Нормальные люди по квартирам сидят. Или в гости ходят. А мы с вами из квартир — во дворы или по подъездам… Понимаешь, нас к СВОИМ тянет!
Дед был несколько огорошен наблюдениями внука. Вроде все верно, все сходится. Но и как-то несерьезно все это, смешно. Он и попробовал отшутиться:
— Новый класс угнетенных — пенсионеры с пионерами!
Но Лешка не принял шутку, рассердился:
— Да не смейся ты! Вот про нас говорят: «У них все — в будущем». Про вас: «У них все в прошлом». А что же у нас с вами в настоящем?
Алексей Павлович сказал не без грусти:
— Вот про это, тезка, я как раз и думаю…
А в супружеской спальне Паша читал книгу на кровати, а Люся раздевалась. Раздевалась она медленно. Сняла свитерок, юбку. Посмотрела на мужа. Муж читал книгу.
— Паша, — сказала Люся, — между прочим, я раздеваюсь.
— Угу, раздеваешься, — Паша не отрывался от книги.
— А когда жена раздевается, тебе уже совсем неинтересно?
— Угу, неинтересно, — автоматически согласился Па ша, но почуял что-то неладное и все же поднял глаза на Люсю: — Что?.. Что неинтересно?
Люся вырвала у него книгу и швырнула в угол.
— Люсь!
— Что «Люсь»? Это единственный способ привлечь твое драгоценное внимание!
— Да что с тобой?
— Со мной ничего! Это с тобой… с нами… что-то происходит!
Люся утерла брызнувшие слезы, с трудом уняла дрожь губ. Паша глазел во все глаза, не узнавая жену — обычно боевую, суетливую, громогласную. Он сказал осторожно:
— Нет, но все-таки… Что, Люсь?
Она ответила негромко и печально:
— А то, Паша, что нельзя жить без любви. Просто невозможно!
— Ну конечно, — обрадовался он хоть какой-нибудь, пусть даже и такой, ясности. — Без любви нельзя, конечно, нельзя, кто ж спорит!
Люся поморщилась от его поспешной угодливости. Ну о чем толковать с таким типом? Но раз уж она начала, то не могла уже остановиться не выговорившись.
— Вот сейчас с папой… Я ведь понимаю — ему одиноко. Очень одиноко. Думаешь, я просто его женить хочу? Глупости! Я хочу ему помочь найти любовь, понимаешь? Может, я и слишком суечусь, но мне очень хочется ему помочь, потому что человек не может без любви…
Паша слушал, слушал и не выдержал:
— Какая любовь? Ну какая у него уже может быть любовь?
— Наверно, последняя. Последняя любовь…
Люся умолкла. И Паша молчал. Он решительно не желал даже беседовать на эту безумную тему.
— А у Лешки — первая. — вдруг тихо улыбнулась Люся.
— Что? — не понял он поворот ее мыслей.
— Первая любовь у твоего сына. — терпеливо объяснила жена. — Тебе нравится Маша?
— Какая Маша? A-а, Машка… Нет, тут ты, Люсь, не в курсе. Это не любовь, это дуэт хулиганов…
Люся с горечью рассмеялась:
— Эх ты, отец! Да все вы — мужики… Ну ничего, она девочка симпатичная. Хотя и с характером. А наш Лешка такой теленок…
Теперь рассмеялся Паша.
— Люсь, ты бы весь свет переженила! Пусть даже у них и это… любовь, так ведь сама говоришь — первая…
Люся посмотрела ему прямо в глаза и поинтересовалась, знает ли он, Паша, что он — тоже ее, Люси, первая любовь? Паша оскорбился такому вопросу. Конечно, знает, еще бы не знать, и она, Люся, у него. Пяти, тоже первая, самая первая любовь…
— Луков, Луков, врун ты несчастный, — перебила Люся. — Ладно, не в том даже дело — первая, последняя… Лишь бы была она — любовь.
И вновь погрустнев, Люся сообщила, что как раз любви-то у них в семье больше и нет. Паша опять оскорбился: как это нет, почему это, интересно, нет?! Почему — Люся не знала. Но знала одно: они живут как бы по инерции. Семнадцать лет по инерции, по привычке… Нет — она попыталась быть объективной — не все семнадцать, конечно. Но последние, многие последние годы он… ну как бы это сказать… просто исполняет должность мужа. Должность отца. А главное, он ее больше не любит.
— Я? — закипятился Паша. — Я тебя не люблю? Да я…
— Не надо, Паша. И не в тебе одном дело. Кажется, я тоже… я как-то привыкла… я не люблю тебя так, как прежде.
Вот! Это уже был прекрасный повод, чтобы по-настоящему оскорбиться, по-крупному. С этого ей и следовало начинать. С того, что она разлюбила. А не вешать всех собак на него. Она, именно она разлюбила, и он это понимает, он это очень даже хорошо чувствует.
По ходу своего монолога Паша и впрямь все более ощущал себя оскорбленным и униженным, все более проникался искренней жалостью к себе, все горше ощущал бесцельно прожитые годы… Но
