Шрифт:
Закладка:
После этого я понял, что мне надо обязательно зайти в горком партии. Рассказал всё первому секретарю. Он треснул по столу ладонью, сказал «по-русски» несколько слов. И говорит: «Слушай, ну что бы ты сделал на моем месте?» Я говорю: «Не знаю, я никогда не был секретарем горкома партии». Он захохотал: «Ладно, я тебе обещаю только одно — я с ними разберусь».
Я прилетел в Москву, пришел к Селезнёву, всё ему рассказал. Он говорит: «И что будем делать?» — «Я буду писать материал». Он подумал и говорит: «Давай». Я сажусь писать материал, проходит четыре-пять дней, приходит письмо из Нижнеудинского горкома партии: «Сообщаем вам, что решением бюро Нижнеудинского горкома партии такая-то освобождена от должности первого секретаря Нижнеудинского горкома комсомола».
Прихожу к Селезнёву с этим письмом. Он говорит: «Ты вот что сделай. Мы это напишем в конце твоей публикации. Как постскриптум. Но никому ничего не говори».
Я написал материал. Он назывался «Опровержение».
Мы напечатали этот материал. Проходит день, проходит два. Я думаю: «А почему тишина? Уж что-то же должно произойти».
Проходит три дня — ничего. Проходит четыре — ничего. Потом я иду к Селезнёву. Я уже не выдержал, мне интересно. Он говорит: «Ты чего пришел?» — «Я пришел узнать, как там и что, — мы еще работаем?» Он смеется: «Да работаем!» Немножечко помялся и говорит: «Нас поддержали». Когда он это говорил, только дураку не было бы понятно: поддержали не в ЦК ВЛКСМ. А выше.
Я говорю: «Всё, Геннадий Николаевич, я пошел тогда». Он спрашивает: «Ты что, в отпуске?» — «Да, в отпуске, по графику». — «Ну, счастливо тебе. Куда едешь?» — «Да я дома буду, дел полно».
А у меня действительно было полно дел. Потому что мне надо было в новой квартире, которую я к тому времени получил у метро «Медведково», где и телефона еще не было, собрать книжные шкафы. И прибить их к стенке, чтобы они не падали. Я был занят этим делом. В поту, в грязи. Орал на дочку Катьку.
И вдруг хитрая Катька подходит ко мне и говорит: «Папа, тебя спрашивают тут». — «Кто?» Поворачиваюсь — смотрю, в дверях стоит Юрка Сорокин. Он работал в моем отделе спецкором. Потрясающе талантливый парень!
«Юра, что случилось?» Он говорит: «Ничего не случилось. Я был на работе, и мне сказали срочно прийти к Селезнёву. Я пришел. Он дал машину и послал за тобой».
Я иду просто с омерзительным настроением к Селезнёву. Смотрю, в приемной сидит Юра Совцов. Я спрашиваю: «Ты не в курсе, зачем меня вызвали?» Юрка улыбается и говорит мне: «Сейчас ты получишь по полной программе».
Захожу в кабинет, Совцов, секретарь партбюро, за мной идет. Понятное дело. Селезнёв поднимается и говорит: «Проходите, проходите». Улыбается. Мы здороваемся, садимся. «Вот, в связи с тем, что произошло… — говорит Селезнёв, хитёр-монтёр, — у нас родилось такое предложение, Юра». Я успел подумать: «Да не тяните кота за хвост, давайте уже…»
— Я хочу предложить тебе должность ответственного секретаря «Комсомольской правды».
Я говорю: «При живом Совцове?» — «При живом Совцове. Пока ты был в отпуске, мы Юрию Александровичу предложили другую должность — заместителя главного редактора. И место у нас освободилось». Я говорю: «А почему меня-то?» Селезнёв говорит: «Во-первых, нам нравится, как ты работаешь. Во-вторых, мы знаем, что ты был ответственным секретарем в молодежке и умеешь чертить макеты. Так Совцов сказал». Я действительно захаживал туда к ним, в секретариат, когда макет надо было делать, чертил им макет и говорил: вот так будет лучше. Они соглашались.
Это была история немыслимого карьерного продвижения. Потому что надо же было стать сначала редактором отдела, а потом уже помышлять о каких-то других должностях.
Инна Павловна Руденко, с которой мы были дружны, схватила меня в коридоре за руку и сказала: «Боже, боже, что вы натворили!» — «Что я опять натворил?» — «Вас же назначили… вам же присвоили звание генерала, когда вы были всего лишь рядовым!» И так далее.
Я говорю: «Ничего не знаю, Инна Павловна, не ко мне вопросы».
— Только много лет спустя, когда я узнал больше и сопоставил факты, мне стало понятно, кто именно поддержал Селезнёва с публикацией из Нижнеудинска, так же, как и с более ранней и более известной публикацией Руденко, — говорил мне во время этого интервью в январе 2021 года Юрий Лепский. — В 1984-м, это все у нас знают, было очень сильное очередное столкновение Геннадия Николаевича с Виктором Мишиным, первым секретарем ЦК ВЛКСМ, — по поводу публикации статьи «Долг» Инны Руденко. Как ты помнишь, он сам тогда взял на себя ответственность за выход номера. И Селезнёва вызвали на бюро ЦК ВЛКСМ прямо в день публикации. До отъезда на заседание ему позвонили из Орготдела ЦК КПСС и сказали: «Ну что, Геннадий, готовься к отчислению». Предупредили, так сказать. В ЦК комсомола он поехал с соответствующим настроением.
И вдруг в течение заседания бюро Виктору Мишину приносят записку. Мишин говорит: «Геннадий, тебе там по „вертушке“ звонок, пойди в мой кабинет и ответь». Селезнёв вошел в кабинет Мишина, взял трубку. Помощник на том конце провода сказал: «Сейчас будете говорить с Егором Кузьмичом».
— Геннадий, молодец, я тебя поздравляю! — воскликнул Лигачёв и рассказал о реакции своей и других секретарей ЦК партии, в том числе генерального — Черненко, на публикацию статьи Руденко «Долг».
Что сделал Селезнёв? У него тоже в «батарейках» минус перешел на плюс. Он поблагодарил Лигачёва, положил трубку и… не вернулся на заседание бюро ЦК ВЛКСМ. А эти чуваки еще не знали, что всё это высочайшим образом одобрено. Но когда Селезнёв приехал в редакцию, он тут же вызвал Руденко и Фронина. И сказал им, что, ребята, всё хорошо, вы молодцы.
— А Кузьмичу, может быть, за тот и этот случай Господь долгую жизнь дал? Ему ведь сто лет недавно исполнилось.
— Вполне возможно. Я это никому, Таня, не рассказывал, кроме своего маленького сына Юрки, и вот теперь — тебе.
— Спасибо, Юра!
Глава 28
С этажа — за рубеж
Что и говорить, Геннадий Селезнёв, политик от Бога, смог блестяще воспользоваться периодом неразберихи и бурной свободы в тогдашних властных и социальных структурах середины
