Шрифт:
Закладка:
– Нет, я верю в Теодора! Я просто так спросила.
Мистера Рузвельта избрали в президенты, и он в самом деле девальвировал доллар и запретил американцам владеть золотом. Но капиталы Фонда были недосягаемы для американского правительства, как и мой банковский счет. Я никогда его не касалась, но Брайни сказал мне, что «мои» деньги лежат не просто так, а делают деньги.
Брайан стал теперь попечителем Фонда вместо Чепмена, которого вывели из правления за то, что он потерял на бирже все свои деньги. Попечитель Фонда должен был являться его полноправным членом (следовало, чтобы родители его родителей были живы к моменту его вступления в брак) и при этом заниматься предпринимательством. Если и были еще какие-то условия, то мне о них неизвестно.
Джастин стал председателем правления вместо судьи Сперлинга – тот остался попечителем, но ему перевалило за девяносто, и он решил заняться более легкой работой. Когда мы вернулись в Канзас-Сити, Джастин и Брайан открыли в Скэррит-билдинг – офисе компании «Везерел и Смит, инвестиции» – свое представительство. Контора фирмы «Брайан Смит ассошиэйтс» помещалась на том же этаже.
У нас больше никогда не было денежных затруднений, но годы Депрессии – не то время, когда хорошо быть богатым. Мы старались не выставлять свое богатство напоказ. Вместо того чтобы покупать роскошный особняк в районе Загородного клуба, мы купили за бесценок старый фермерский дом, в котором жили, а потом перестроили его в более комфортабельный: в то время квалифицированные строители рвались работать за такую плату, за которую в двадцать девятом и смотреть бы на нас не стали.
Экономика страны застыла на мертвой точке – никто не знал почему, и все, от чистильщика ботинок до банкира, предлагали свой способ выхода из этой ситуации. Мистер Рузвельт заступил на свой пост в 1933 году и действительно закрыл все банки, но Смиты и Везерелы хранили свои капиталы под матрасом, и взятки с нас были гладки – банковские каникулы не причинили нам вреда. Страна встрепенулась, воодушевленная энергичными мерами «Нового курса», как новый президент называл поток патентованных средств, хлынувший из Вашингтона.
Оглядываясь назад, видишь, что реформы «Нового курса» ничего не дали для оживления экономики, но вряд ли стоит осуждать меры, предпринятые, чтобы накормить обездоленных. Управление промышленно-строительных работ, трудовые лагеря для безработных, Национальная администрация восстановления промышленности и бесчисленные программы по борьбе с безработицей не излечили экономику, а пожалуй, и навредили ей – зато удержали отчаявшийся народ от голодных бунтов в тридцатые годы, в Канзас-Сити, по крайней мере, наверняка.
1 сентября 1939 года, через десять лет после Черного вторника, нацистская Германия вторглась в Польшу. Два дня спустя Британия и Франция объявили Германии войну. Началась Вторая мировая.
Ужасные сороковые
Летом 1940 года мы с Брайаном жили в Чикаго на Вудлоун 6105, к югу от Мидвэй, в восьмидесятиквартирном доме, принадлежавшем Фонду Говарда через подставное лицо. Мы занимали так называемый «пентхаус» – восточное крыло верхнего этажа: гостиная, балкон, кухня, четыре спальни и две ванных.
Дополнительные спальни нам пригодились, особенно в июле, во время съезда демократической партии. Целых две недели в нашей квартире, рассчитанной максимум на восемь человек, ночевало от двенадцати до пятнадцати. Никому такого не пожелаю. В квартире не было кондиционера, лето стояло необычайно жаркое, а испарения озера Мичиган в нескольких сотнях ярдов от нас превращали наше жилище в турецкие бани. У себя дома я с этим обычно справлялась, разгуливая нагишом, но при гостях я не могла себе такого позволить. Великое благо, что в Бундоке на наготу никто не обращает внимания.
Я не была в Чикаго с 1893 года, если не считать пересадок с поезда на поезд, но Брайни часто ездил туда без меня, а эта квартира служила для заседания правления Фонда Говарда – Фонд в 1929 году переехал из Толедо в Виннипег. Джастин объяснил мне это так:
– Морин, хотя мы не афишируем то, что делаем, мы не будем нарушать закон, запрещающий частное владение золотом. Мы просто планируем будущее с учетом тенденций. Теперь Фонд подчиняется канадским законам, а его официальный секретарь – канадский юрист, тоже говардовец и попечитель Фонда. Я лично не касаюсь золота даже в перчатках.
Брайан выразил это иначе:
– Разумный человек не может уважать неправильный закон. И не чувствует себя виновным, нарушая его, – он просто следует одиннадцатой заповеди.
На этот раз Брайан прибыл в Чикаго не на заседание правления, а для спекуляций на Чикагской товарной бирже в связи с войной в Европе. А я приехала с ним просто так. Как ни хороша жизнь племенной кобылы, после сорока лет такой деятельности и семнадцати детей мне хотелось посмотреть на что-нибудь еще, кроме мокрых пеленок.
А посмотреть было на что. В сотне ярдов от нас, между Вашингтон-парком и Джексон-парком, тянулся зеленый бульвар Мидвэй-Плезанс. Когда я видела его в последний раз, это был торговый ряд, где имелось все – от египетских танцев живота до розовой сахарной ваты. Теперь он превратился в настоящий сад – с бесподобным «Фонтаном Времени» работы Лорадо Тафта в одном конце и чудесным пляжем Пятьдесят седьмой улицы – в другом. Вдоль северной стороны бульвара располагались серые готические здания Чикагского университета. Университет был основан за год до того, как я приехала сюда в детстве, но эти здания тогда еще не построили: насколько я помню, в университетском кампусе стояло тогда несколько главных выставочных павильонов. Ничего нельзя было узнать, так все изменилось.
Надземная дорога разрослась и теперь работала на электричестве, а не на паре. Внизу больше не ездили ни конка, ни даже вагоны на канатной тяге – их сменил электрический трамвай. Лошади исчезли полностью – везде только машины бампер к бамперу, сомнительное достижение.
Музей Филда на озере, в трех милях к северу, появился уже после моего отъезда; из-за одной только выставленной там работы Мальвины Хофман «Расы людей» стоило посетить Город Ветров. Рядом был планетарий Адлера – первый, в котором мне удалось побывать. Я любила представления в планетарии – можно было воображать, что путешествуешь среди звезд, как Теодор, но я и мечтать не могла, что когда-нибудь буду путешествовать так на самом деле. Эта мечта вместе с моим сердцем была похоронена где-то во Франции.
От Чикаго 1893 года у одиннадцатилетней Морин Джонсон захватывало дух; от Чикаго 1940 года у Морин Смит, официально сорока одного года, еще больше захватило дух – столько в нем появилось новых чудес.
Только одна перемена мне не понравилась: в девяносто третьем году, если меня случайно заставала на улице ночь, ни отец, ни я не беспокоились. В сороковом я спешила вернуться домой засветло, если только меня не сопровождал Брайан.
Как раз перед началом съезда демократов в сороковом закончилась «странная война» и Франция пала. Шестого июня британцы эвакуировали остатки своей армии из Дюнкерка, после чего была произнесена одна из величайших речей в истории: «…мы будем драться с ними на пляжах, мы будем драться с ними на улицах, но не сдадимся»[118].
