Рядом с автомобилем Рустама я замечаю машину Валерия. Оказывается, он тоже здесь. Я совсем забыла про водителя, от которого изо всех сил скрывалась сегодня. Наверное он выследил меня, когда я отправилась в клуб, и сообщил Рустаму о моем месте нахождения и о том, как я села в такси вместе с Ромкой.

Дочь... Боже, сегодняшний день может стать еще хуже?

У Рустама есть дочь. Возможно, именно поэтому он стал отстраняться. Решил, что обязан быть рядом с ней? Решил вернуться к жене? Попробовать ради дочери? Или чувства к Эдие тоже вернулись и вытеснили любовь ко мне? Или любви все-таки не было, поэтому и вытеснять было нечего?

Забравшись в салон, первое, что я вижу, это букет цветов и большого плюшевого медведя на заднем сидении. В руках у медведя моя картина - одна из выставочных работ. Осколки сердца вонзаются в грудь и режут настолько глубоко, что мне начинает казаться, приложи я руку груди - на ладони остнется кровь. Он купил мою работу. Одним из тех негласных покупателей сегодня был Рустам.

Ну, почему? Почему, скажи же мне?

Сев в машину, Рустам заводит двигатель и бросает на меня короткий взгляд. Я не представляю, куда мы едем, да мне и плевать. Куда бы мы не ехали, нигде не скрыться от того, что между нами сейчас происходит. Я потираю ладонь, только сейчас почувствовав, как сильно ее ломит после пощечины. Невольно смотрю на его щеку - "мне все еще не плевать, больно тебе или нет, ты слышишь? Ненавижу, что мне не плевать..."

- Я слушаю тебя, Рустам, - стараюсь говорить спокойно, хотя внутри все дрожит и ноет. Мне больно. Мне страшно. И я не знаю, что он сейчас чувствует. Что он скажет.

- Мы с женой развелись до встречи с твоей мамой. У нас умер сын. Мы не справились с этим.

Его голос надламывается, руки чуть сильнее сжимают руль. Я закрываю глаза, потому что не могу на него смотреть, ведь я вижу, как ему больно говорить об этом. Ему не нужно мне объяснять. Я точно знаю. У меня простреливает грудь от той боли, которую когда-то пришлось испытать ему. Я похоронила маму, самого близкого мне человека, и чуть с ума не сошла от боли. Каково это - похоронить ребенка, я и представить себе не могу.

У него был сын. Господи. Он никогда мне не говорил об этом. Никогда. И маме, видимо, тоже. Почему он не говорил? Не мог? Не хотел? Это на могилу к сыну он ходил, когда мы приезжали на кладбище?

- Как... его звали? Твоего сына.. - может, глупый вопрос. Может, неуместный... но мне хочется знать. Мне хочется спросить обо всем, о чем я не спросила, и о чем он не сказал.

- Марс. Марсель. Ему было пять. У него... были проблемы с сердцем. С самого рождения. Мы долго лечились, боролись, надеялись, но... не получилось.

Сердце. У его сына были проблемы с сердцем. Я скашиваю взгляд на медведя и свою картину в его лапах. Там нарисован парень, который перенес операцию на сердце, когда ему было десять лет. Антон. Сейчас ему шестнадцать. Он жив и счастлив. А сын Рустама нет. Я не могу сдержать слез.

- Расскажи мне, пожалуйста. Все расскажи, Рустам. Ты ведь можешь мне рассказать? Я выслушаю. Ты только расскажи. Не молчи. Я тебя прошу.

Почему-то сейчас то, что случилось у него много лет назад, мне кажется важнее, чем то, что случилось у нас сегодня.

Рустам на секунду отрывается от дороги, смотрит на меня пристально, на слезы, что текут по щекам, словно хочет их утереть, но не решается ко мне прикоснуться, затем кивает.

- Я работал в то время в два раза больше чем сейчас, если ты можешь себе подобное представить. Мне хотелось обеспечить сыну самое лучшее лечение. Мы должны были через месяц лететь в клинику в Израиле. Я сутками пропадал на работе. Видел Марса только когда он спал. Он обижался на меня. Эдие тоже. Я пообщел, что когда полетим в Израиль, там я всегда буду с ними, буду не так много работать, мы будем больше гулять и даже поплаваем в море, в котором нельзя утонуть. Сын очень ждал. Не дожил неделю. Просто в один из обычных рабочих дней, когда я был в сотнях километров от дома, мне позвонила жена и сказала, что у Марса случился приступ, его увезли в больницу. Я ехал, как ненормальный, но не успел. Он умер до моего приезда. Я помню тот еб*чий день вплоть до секунды, словно это вчера случилось. Как сын просил утром остаться дома. Я не остался. Он всегда просил. Я не оставался, но тогда пообщел, что приеду пораньше. Как лил сраный дождь и на дорогах стояли жуткие пробки. Как жена плакала и просила сына проснуться. А потом провал за провалом. Похороны, Эдие все время в слезах, я ебашил как проклятый, чтобы забыться. Ничего не замечал вокруг. И наконец она сказала, что не хочет быть со мной, потому что не может больше на меня смотреть. Марсель был сильно похож на меня.

******************

Я слушаю Рустама и с трудом могу представить, что с ним когда-то случилось такое. Я привыкла думать о нем, как о человеке-скале, о том, кто всегда знает, что делать, который привык противостоять трудностям, а сейчас я смотрю на него совсем по-другому и вижу в нем другое. Сейчас он показывает мне то, что, возможно, никому и никогда до меня не показывал - свою слабость и свою боль, которая однажды чуть его не разрушила. Мне даже не хочется спрашивать, почему раньше он об этом не рассказал - про сына и про его смерть, потому что я и так знаю причину - он не смог справиться с болью и чувством вины за столько лет. Он до сих пор себя обвиняет. И говорить ему об этом просто невыносимо тяжело.

- Мне очень жаль, что в твоей жизни случилось такое горе, - мой голос низкий и немного хриплый от слез.

Я - девочка, и мне легче. Я могу позволить себе плакать. Я могу позволить себе слабость. Мужчины редко себе подобное позволяют, если позволяют вообще, особенно