и скрывает это от меня. Она должна быть дома в одиннадцать вечера, но не появляется до четырех утра. Я умираю от желания получить немного того потрясающего секса, который у нас был бы. Сирон начал называть меня "Джонни Кейкс", а потом просто "Кейкс", что вроде как оскорбление. Но мне нравится, как это звучит. Я жду Лиз и рисую картину, на которой изображен парень, ждущий у двери. Я пишу под ней: "Pain for Cakes". А когда она возвращается домой, я меняю надпись на "Без боли для пирожных". Когда мы использовали это название для нашего четвертого альбома, какой-то умный журналист решил, что это отсылка к Марии-Антуанетте. Но на самом деле это было любовное послание Лиз.

У меня был тот бирюзово-голубой диван, который Клаус Номи заметил на улице и помог мне донести его до дома. (Я знаю, что уже упоминал об этом, но образ меня и Клауса Номи, несущих этот бирюзовый диван через зону боевых действий в Ист-Виллидж, - это то, что нужно запечатлеть в своем воображении). Я вошел в свою квартиру вместе с менеджером Фрэнком, а Лиз просто сидела на синем диване, уставившись в стену. Я не придал этому значения, но Фрэнк потом был вне себя от радости.

"Джон, это ненормально, я никогда не видел ничего настолько унылого. По-моему, эта хрень с Ленни Брюсом и Милашкой просто скучна. Она просто смотрела на стену!"

В этом не было ничего необычного. Я поняла, что часто прихожу, а она просто смотрит на стену.

Но Лиз, черт, Лиз нужно было любить. Она была веселой, забавной, умной и чертовски сексуальной. Лиз действительно была всем, на что можно было надеяться в женщине. Просто она была наркоманкой.

Я вел машину, а она расстегивала ширинку, доставала его и кричала: "Пенис Джона!", как будто только что нашла приз в коробке "Крекер Джек".

В ней было то, во что я влюбился позже, - ее боль, ее рана были такими острыми. Когда она приехала в Лос-Анджелес и стало ясно, что между нами с Марией все кончено, больше всего Марию разозлило то, что я забочусь о девушке, которая просто безнадежна. Мария никогда ни о чем не просила, разве что пыталась заставить меня получить водительские права. Теперь у меня есть немного денег от гонорара за фильм, и я лечу с этой девушкой в Лос-Анджелес, чтобы помочь ей с наркотиками. Мария была обижена и разгневана. Она тоже была права, ей досталась нечестная сделка, но сердце так и заходится.

Фильмы "Незнакомец из рая" и "Париж, Техас" участвуют в кинофестивале в Теллуриде. Наконец-то и меня пригласили. Последняя часть путешествия проходит в этом маленьком тряском самолете, и мне это не нравится.

Между "Парижем, Техасом" и "Незнакомцем в раю" идет софтбольная игра. Правда, скорее между Samuel Goldwyn Company и тем, кто выпустил "Париж, Техас", со мной и Джимом в команде "Незнакомца" и кучей незнакомых мне бизнесменов в другой команде.

Я хороший игрок в мяч. Даже находясь в тумане, я настаиваю на том, что уверен: я - лучший парень для игры в центре поля. В первом иннинге кто-то бьет по мячу слева по центру. Он немного разбегается, но я подныриваю под него и небрежно протягиваю перчатку. Я вижу, как мяч пролетает в шести дюймах от меня. Мне приходится бежать к забору и вылавливать его. Это плохо. Он входит в список пятидесяти лучших моментов, которые я хотел бы пережить.

Вим Вендерс прибывает с опозданием. Он был в отпуске и выглядит невероятно красивым. На нем шорты, а ноги похожи на ноги звездного футболиста. Он ничего не смыслит в бейсболе и расположился в правом ближнем поле, в двадцати футах за второй базой, чтобы не попасть под удар. Кто-то бьет из винтовки, и Вим, подпрыгнув, делает потрясающий прыжок, которым мог бы гордиться Брукс Робинсон.

На этом фестивале нет ни одной женщины. Я думала, что будут. У меня есть комната в этом лыжном домике, которую я должна делить с публицистом. Они навязали мне это в последнюю минуту, и я немного разозлилась. Публицист, Рид Рузвельт, достаточно милый парень, просто это не звездное обращение. Это - работа помощника режиссера, но именно это я всегда получал, когда Джим был главным.

Я сижу рядом с Вимом на просмотре фильма "Париж, Техас". Свет опускается, и он шепчет мне: "Нам пришлось вырезать сцену с губной гармошкой".

В фильме есть сцена, где я играю на губной гармошке по телефону с Настасьей Кински, сразу после того, как Гарри Дин Стэнтон покидает будку. Когда фильм шел в Каннах, он все еще был там, и я несколько раз вспоминал, что эта сцена великолепна. Что ей аплодировали. Я разочарован, что он ее вырезал.

 

 

Мы поднимаемся на подъемниках на вершину холма, чтобы провести пресс-конференцию. Снега нет, потому что сейчас август, и мне не нравится находиться в этой штуке с твердой землей в двадцати футах под моими болтающимися ногами.

Я начинаю казаться себе важной персоной. Стэн Брэкхейдж представляется мне. Затем Атол Фугард начинает что-то говорить мне. Я не понимаю, о чем говорит этот маленький человек, и язвительно отмахиваюсь. Кто-то говорит: "Джон, это Атол Фугард, тебе следует быть более почтительным".

Состоялась большая пресс-конференция. Я думаю, что это очень забавно - концептуальные вопросы, которые они задают Джиму и на которые он отвечает с прямым лицом.

Вернер Херцог встает. Он одет в ледерхозен. Он начинает разглагольствовать: "Джон Лури - самый естественный актер, которого я когда-либо видел! Когда Голливуд увидит Джона Лури, они придут в ужас! Они будут посрамлены своими фальшивыми актерами. Пол Ньюман и Роберт Редфорд побегут в горы!"

После пресс-конференции все бизнесмены и представители прессы спускаются на подъемнике, а все творческие люди - Вим, Вернер, Атол Фугард, Джим, я и кто угодно еще - решают идти пешком. Не знаю, по одной ли причине - из-за страха, но подозреваю, что да.

У меня такое чувство, что "Незнакомец" начинает жить своей собственной жизнью. Что чем бы ни был фильм, он уже не является таковым.

Пресса примазалась к нему, и на этом все закончилось.

23. Все девушки хотят увидеть мой пенис

 

Он должен был стать для меня прекрасным временем. Но почему-то это не так. Быть брошенным в такую славу очень неуравновешенно. В каком-то смысле это хуже для химии, чем наркотики. Ты хочешь внимания и обожания, это придает тебе бодрости, но