16 января. Сегодня Мясоедов-Иванов сказал по телефону, что вчера обедал у Мещерского вместе с Сипягиным, который казался в духе: доволен своим распоряжением – высылкой Амфитеатрова. Сегодня будет заседание министров, чтобы решить вопрос насчет газеты «Россия», которая и сегодня не вышла. По тому, как поступили с Амфитеатровым, видно, что мы живем в деспотическом правлении. Этот факт подденет иностранная пресса.

17 января. Вчера Булгаков по телефону сказал Е.В., что секретарь газеты «Россия» Басин являлся к кн. Шаховскому (начальник Главного управления по делам печати) просить о продолжении «России», но, кажется, Шаховской посылал к Сазонову (редактор «России») депешу – спросить его согласия. Неужели это так? Скворцов («Миссионерское обозрение») говорил, что, по его мнению (а мнение его – отголосок мнения Победоносцева), не следовало так помпезно наказывать именно за фельетон «Господа Обмановы». Амфитеатрова следовало крепко за него распечь, пропустить затем некоторое время, затем придраться к какой-либо другой статье в этой газете и тогда ее прихлопнуть. А придраться к «России» легко, так как в этой газете всё писалось тенденциозно. Надо с удивлением признаться, что Шаховской очень покровительствует «России».

18 января. Вчера вечером сидел Плеве. Рассказал про дворянское заседание в Государственном совете насчет комиссии, кажется, Дурново. Начали в этом заседании говорить против дворян, против того, чтобы им оказывать помощь, так как эта помощь послужит к еще большему их разорению. Говорили Тернер, Верховской, Половцов.

Присоединился к ним Голубев, который обычно молчит, но иногда, будто кто его укусил, начинает разглагольствовать. В защиту дворян выступил Дурново. Защитник он хотя и убежденный, но неважный. Его главный аргумент, что «всё, что говорится, это – теория, а на практике совсем иначе выходит», – никогда никого не убеждает. Три часа Плеве просидел в этом заседании, ушел, когда оно еще не кончилось, все в таком же духе продолжалось. Сипягин был неудачен. Витте долго молчал, а затем примкнул к Дурново и Сипягину. Говорилось это насчет тех 3 миллионов руб., которые желательно давать земельному дворянству ежегодно для поддержания именно землевладельцев. Половцов больше всех портил это дело, но в конце концов (Плеве сегодня сказал по телефону) договорились, так что это дело пройдет.

Про дело «России» Плеве сказал, что его сведения от П.Н.Дурново, который ему сказал, что Сипягин своею властью распорядился с Амфитеатровым, что вчера, в день доклада Сипягина у царя, он так решил, что про этот фельетон не заговорит с царем, что если царь о нем знает, то он скажет про те меры, которые он принял, если же царь ничего не скажет, то про это дело будет молчать. Если царь скажет, что как же газета без редактора, ответ будет, что уже двух он наметил. Если царь спросит: разве газета еще существует, – будет ответ: да, – но распоряжение ее прекратить. Вот как царя проводят.

19 января. Обедал с нами кн. Ухтомский («СПб. ведомости»). Как тяжело, грустно он смотрит на будущее, говорит, что быстрыми шагами идем в пропасть, что царь печально окружен, что хорошие, дельные люди отошли, спрятались, а возле царя – только бездарности. Говорил он, что когда ушел Горемыкин, думалось, что хуже министра внутренних дел, чем он был, трудно подыскать, а Сипягин еще хуже Горемыкина. Про Шаховского Ухтомский сказал, что он просто враг порядка, самодержавия, что тем, что расплодил массу маленьких провинциальных газет, которым позволяется про всё писать, нанес большой вред провинции, здесь же – его лейб-орган «Россия», которому он все время протежировал. «Россия» тоже в милости у многих вел. князей, многие из которых дали свои деньги на ее издание.

Вчера Тобизен говорил, что петербургские чиновники производят на него тяжелое впечатление – все заняты балами, вечерами, а не видят и не замечают, что кругом делается, что в России всё из рук вон плохо: крахи банков, полное безденежье, беспорядки среди учащейся молодежи, среди рабочих, масса прокламаций наводняет фабрики и учебные заведения. Прокламации эти самого возмутительного содержания, но есть и правда в них, но жестко высказанная. Настроение в Харькове, по словам Тобизена, такое, что только упади искра – и пожар страшный разгорится. Но всё это в Петербурге не хотят принять во внимание – пляшут и перебирают косточки один у другого.

20 января. Про пироговский съезд, который недавно закрылся в Москве, Плеве сказал, что он прошел с полной революционной окраской, что была послана этим съездом вполне антиправительственная депеша профессору Эрисману, который отвечал в том же духе. Всё это сошло докторам вполне благополучно. Где ни послушаешь – везде протесты, все недовольны. Вчера Клейгельс сказал, что положение с каждым днем осложняется, всё делается хуже и хуже, тревожнее, но «наверху» как будто всё спокойно – балы идут своим чередом, обедают, танцуют и т. д. Чем всё это разрешится?

21 января. Долго сидел Мещерский. Он вспоминал один обед у нас по поводу следующего. Когда он вывел тип графа Обезьянинова в своем романе «Один из наших Бисмарков», встретил он на одном собрании П.Н.Дурново, который его спросил – пишет ли он портреты или типы. Князь отвечал, что портретов не пишет, а типы. Тогда Дурново сказал, что граф Обезьянинов – это портрет Левашова. Затем на обеде у нас встречаются Мещерский с Левашовым (гр. Н.В.), который ему протягивает руку со словами: «Прекрасно вы описали в вашем Обезьянинове П.Н.Дурново». Этот рассказ типичен.

Никольский говорил про семью Суворина, что в их доме полная революция, атмосфера ужасная, газета падает, так как ее ведет старик Суворин и не ведает, какого направления держаться: консервативного – не может, публика не будет читать, либерального – боится Сипягина, поэтому в газете нет никакого направления, печатается в ней один хлам. Шестьдесят сотрудников на жалованье – и некому писать. Доходу дала газета в прошлом году – 1 300 000 руб., а все-таки сбережений не было, а большой дефицит.

22 января. Мещерский сказал, что надо ожидать в царе реакции, что теперь он выкажет строгость. Целый час князь с царем беседовал. У него теперь явилось это убеждение вследствие того, что думает, верно, что убедил царя, что теперешняя политика к добру не поведет. Теперь у нас все время царствовала политика шатанья, каждый действовал, как ему выгоднее самому.

23 января. Был Суворин. Говорил, что теперь время куда хуже конца 1870-х годов, что тогда позволялось говорить в печати о многом, высказывать свои взгляды и проч. Теперь обо всем надо молчать. Сперва позволяется разбирать что-либо, например дело Стаховича, а