Шрифт:
Закладка:
Окутанный водой, будто пеленками, я сбрасываю все то мутное и беспорядочное, что заполняло мою голову. По мере того как очищается тело, проясняется и разум.
* * *
Я остался там. Я был раздавлен улицей, а она, моя любовь, ma belle, вдруг возникла передо мной, предлагая убежище. И я согласился. Я спал там, на шелковом ковре, быть может, не один день. Я был там.
Я видел, как она вошла. С ним.
Я не ожидал.
Вероятно, я спал за диваном, невидимый для них, согревая кости огнем камина. Возможно, они поругались, и он ушел. Я зашумел и спугнул его. Он ушел, а она, обернувшись, увидела меня. Мы спорили. Я ходил за ней. Я был ей отвратителен. Я наверняка напомнил, что любил ее, что ради нее был готов на все. Напомнил, что и она меня любила. Что сама дала мне ключ. Наверняка напомнил ей про пластинку, которую она по-прежнему слушала, которой дорожила. И тогда случилось нечто, от чего я зашвырнул эту пластинку. Снова вижу, как пластинка раскалывается надвое. Ударил ли я ее затем? Начал ли душить, теряя контроль? Похоже на то. Я наблюдал за собой, будто со стороны, за собственным призраком, я обрушил на нее свой гнев, и меня обуяла ярость. Все перед глазами покраснело.
* * *
В моем купании есть что-то от ритуала. Похоже на соборование. Каждую часть тела я тщательно мою, затем зачерпываю руками воду и лью на себя. Наконец я погружаюсь под воду с головой, пока волосы не начинают свободно плавать. Выныриваю и делаю вдох, чувствуя себя перерожденным. Обернув полотенцем бедра, возвращаюсь в комнату. Себ снова положил мне чистую одежду, а старую забрал. Дружище Себ. Мы несколько раз проговорили историю с деньгами, и я заверил его, что он прощен. Сказал ему, что сами по себе деньги для меня ничего не значили. Одевшись, спускаюсь вниз.
Он на кухне, копошится у плиты. В руке почерневшая сковородка, от которой идет черный дым. Он не слышал, как я зашел.
– Проклятье, – ругается он и сует руку под струю воды.
– Себ. Садись. Надо поболтать, – говорю я и сажусь за стол.
Он удивленно озирается, а затем начинает суетиться, не зная, куда деть сковородку. В итоге бросает ее в раковину.
– Ксандер. Ты где был?
– Себ, присаживайся. Поговорим немного. Я просто хотел сказать тебе спасибо.
Он проводит рукой по волосам.
– Ксандер. Где тебя черти носят? И пакет – его больше нет.
– Я хотел тебе сказать…
На лице его вдруг появляется беспокойство.
– Ты был в полиции? – спрашивает он. – Ты отдал им?
– Я должен был, – отвечаю я.
Наступает тишина. Мы смотрим друг на друга, и я замечаю в уголке его глаза слезу, а когда он ее утирает, то понимаю, что и в моем глазу – такая же.
– Деньги твои, – говорю я. – Никогда не хотел, чтобы ты переживал из-за них.
– Что?
– Оставь себе. Мне они не нужны.
– Но они твои. Я все верну. Мне просто нужно…
– Ты пустил меня к себе, когда я в тебе нуждался. Это значит для меня… все.
Обратного пути нет. Я знаю, что не могу сесть в тюрьму, поэтому есть только один вариант. Я, конечно, потяну еще сколько могу. Есть кое-что в этой жизни, чем я могу еще насладиться. Я хочу побыть в тепле и в холоде, дрожать под одеялом из листьев, вдыхать трескучий от мороза воздух. Я хочу скорбеть и предаваться раскаянию, на которое пока еще способен.
– Ты сохранил его? – спрашивает он, глядя мне на шею.
Легонько касаюсь пальцами кулона и киваю. Настроение у Себа сейчас даже мрачнее, чем то, в котором я его оставил.
– И что теперь?
Я не знаю, как ответить, и молча пялюсь себе на руки. Он не двигается. Между нами набухает тишина, пока он снова не начинает говорить.
– Когда?
Вопрос застает меня врасплох. Стараюсь дышать медленно, пока не приходится сглотнуть.
– Скоро. Через неделю, может.
Он трет ладонью глаза.
– А ты уверен? – тихо интересуется он. – Я просто не могу поверить в это, Ксандер. Что случилось?
Мне нечего ему предложить. Ничто из того, что я могу рассказать, не объяснит ему. Я любил ее. Наверняка любил. Но я не мог без нее жить. Это ли причина? Так ли все было ужасно?
– Дерьмо, – приходит он в себя. – Нина… что я скажу Нине?
Тянусь через стол, беру его за руку.
– Себ.
– Ты не можешь так поступить, Ксандер. Так делают только трусы.
Улыбаюсь, а у самого – комок слез в горле.
– Я и есть трус, Себ. Мост. Прыжок.
– Нет, Ксанд, ты не такой. Ты не трус. Ты так долго держался. Ты страдал, это правда, но ты не можешь просто так уйти. Не сейчас. После всего. После того как я обрел тебя…
Он срывается, слезы брызжут из глаз.
– Не стоит из-за этого грустить. Ты не должен грустить. У меня были возможности. Много возможностей, – успокаиваю его. – Но я все просрал.
Он отбрасывает мою руку. Смотрит на меня, на лице слезы и неверие. Наконец он встает, и я слышу, как он поднимается к себе в спальню.
Умываю лицо в раковине, возвращаюсь в гостиную. В нише притаился маленький книжный шкаф. Увидев книги, вспоминаю, как все время хотел что-то почитать, но руки никогда не доходили. Пробегаюсь пальцем по корешкам. Многие из названий кое-что для меня значат. Достаю Мориака, изучаю обложку. Le Nœud de vipères. Клубок змей. Такую когда-то дал мне Рори.
Меня переносит в то Рождество. Мы были в гостиной. В камине мерцал огонь, папа спал напротив, в своем любимом кресле. Помню, как от меня волнами исходила тьма. Но сквозь ненависть пробивался шепот растерянности. И еще любовь. Любовь не смыть. Она не оставит ни меня, ни его. Она запятнала нас обоих.
Глава сорок восьмая
Вторник
Прошло три дня с того момента, как я отдал пакет Блэйк. Знаю, что времени уже не осталось.
Я на кухне, чтобы у Себа было больше пространства. И мне нужно пространство. Чтобы упаковать и рассортировать мысли. Какие-то оставить под рукой, другие – отдать на хранение. Тишину разрывает звонок телефона. Поставив кружку на стол, беру трубку.
– Ксандер, – говорит голос, – это Джен.
– Привет, – отвечаю. – Так и подумал, что это вы.
– Подумали? А вы не подумали, что неплохо вообще-то предупреждать
