какого-нибудь своего знакомого, сделав соответствующую подпись, мол, это не Довлатов, но профиль прямо почти как у Сергея! И дальше – полглавы, а то и целую, о знакомом, о то как тот служил в Казахстане и охранял, как и Довлатов, но не заключенных уголовников, а какую-то важную трансформаторную будку и какой-то столб с ящиком, на котором было написано: «Не влезать! Убьет», а однажды, тот знакомый выпил, а он пил, мол, как Сережка, и по-пьяни все-таки влез и его действительно убило, о чем он ему спустя два года и рассказал, «как живой с живыми говоря».

Книга ей не понравилась? А такая книга и не могла понравиться вдове Сергея Довлатова! Такая могла бы понравится только самому Валерию Попову… Да и то, когда можно было бы вообще лишний раз не отвлекаться на Довлатова, а сконцентрироваться исключительно на себе!

Я слышал, что Елена Довлатова пыталась через суд даже запретить и публикацию самой этой книги как жезээловской. И правильно!

Книга тонкая, но если убрать из нее то, где речь идет не о Довлатове, то она станет тоньше втрое!

Тот же Быков в своей паскудной речи тоже вспомнил о Попове: «Понятно чувство Валерия Попова, сказавшего однажды: “При жизни Довлатов на меня снизу вверх смотрел, а после смерти зазнался”. В одной этой фразе больше цинизма и юмора, чем во всей прозе Довлатова».

Несомненно! Цинизма намного больше, тут я с Быковым согласен. А что касается юмора... Теперь я хоть имею представление, какого рода шутки нравятся Быкову. И с грустью вынужден констатировать, что он сравнивает иронию Довлатова и сарказм Попова. (Плохо не то, что Быков принижает другого писателя, плохо то, что его слушают молодые и верят ему. Я и сам, порой, могу заслушаться соловизмами Дмитрия Львовича, но когда он порет ахинею... Ведь все дело в том, я думаю, что ему просто передалась по наследству от учителя, от Веллера, эта жгучая неприязнь к Рассказчику, но Веллер может, повторяю, может критиковать, он действительно мастер прозы [хотя меня она почти не трогает], но сам-то, Быков-то, только в теории силен! Быков, да, умелый поэт, интересный, яркий публицист, но писатель-то ПЛОХОЙ. Вот в чем штука! В его искусственных романах нет души, одно умение... Романы безвкусны, холодны, рыхлые тексты, они безмерно многословны, претенциозны... Конструкция его романов, вернее, оболочка держит форму, потому что это... это холодец!.. Да, вот что они мне напоминают! Холодец! Без хрена! В холодной температуре он настоян, поэтому не расползается, не растекается, но дайте ему постоять в комнатной температуре – продукт тут же превратится в жижу с ошметками переваренного мяса...)

Попов очень сильно обиделся на вдову Довлатова. Осудил ее в начале книги. Она, мол, не дает мне возможность изобразить такого Сергея, каким я его помню. Видать, таким, когда тот на него «снизу вверх смотрел»… В чем я, кстати, уже тоже весьма сомневаюсь…

Да… С такими «друзьями», как Валерий Попов, и такими защитниками, как Владимир Соловьев (этот тоже, рассказывая о друге, иногда его слегка «подставляет»), с такими друзьями, право слово, и врагов не надо! Вот, к примеру, Соловьев, как бы невзначай вспоминает, как Довлатов болезненно относился к вопросу своей и чужой славы: «Помню, как он измерял линейкой, чей портрет больше, – его или Татьяны Толстой, когда “Нью-Йорк таймс бук ревю” поместила рецензии на их книги на одной странице…» Даже если и поверить в этот бред, то для чего сей факт вспоминает автор, претендующий на ближайшего друга и ревностного защитника Довлатова от гнусных завистников и клеветников. Или этот пассаж к чему, объясните: «Сам Довлатов не придавал большого значения постельным отношениям “без божества, без вдохновенья”, а только в угоду дамам, будучи скорее дамским угодником, чем женолюбом, либо для самоутверждения, а то и просто по физиологической нужде, чтобы сбросить семя – по-гречески – все равно в какой сосуд». Это должно каким-то образом изменить к Довлатову отношение тех, кто обвиняет его в безнравственности? Да шли бы вы к чертовой матери с такой «защитой от нападающих на память Довлатова»!

Странные друзья… Попов, главное, вроде бы и хвалит Довлатова, но как-то уж оскорбительно: «Довлатов оказался гениальным мастером пиара, хотя тогда это слово было нам незнакомо (да и в Америке только обретало права). Как красиво он, например, подает свое знакомство с переводчицей: “Очаровательная Энн Фридман повергла меня в любовь и запой”. Даже запой пригодился для создания неповторимого образа!» То есть, по мнению Попова, исключительно только ради этого написана была эта фраза… Или вот еще он прямо «нескрываемо» восторгается: «Постепенно Довлатов становится самым знаменитым русским прозаиком эмиграции. И хотя хитрый Довлатов стремился в любой компании представиться непутевым Шурой Балагановым – “чеканный профиль командора” проступает все четче».

Что за бред?! Это что такое? И это он пишет «от чистого сердца»?

Прав был покойный ныне Виктор Топоров, написавший сразу после выхода книги Попова, что своей «посмертной всероссийской славой» Довлатов затмил, деморализовал и, по сути дела, погубил Попова, превратив его из веселого эпикурейца с программным «Жизнь удалась!» в завистливого халявщика, без конца (и без малейшей надобности) то и дело бессильно ноющего: «Повезло Довлатову, причем повезло дважды: сперва уехал, а потом умер!»

Сейчас такое время. Если ты не близкий друг великого человека, то скорее становись его недругом, хулителем и критиком, и тогда, вспоминая его, гения, упомянут и тебя. Какая-никакая, но шумиха вокруг, внимание… Быков Довлатова не знал, в список друзей сложно попасть, во враги – тоже, а вот в бескомпромиссного критика, в мудрого сокрушителя ложного идола – прямая дорога. К тому же он уже поднаторел в такого рода спорте.

Попову было сложней. Он знал Довлатова. Критиковать его не решается, боится суда публики, писать о Довлатове мемуары – не так уж много их связывало, и он решил стать его жизнеописателем. Но писать о другом, а не о себе ему трудно, вот он и заимствует у других, целыми страницами цитирует чужие воспоминания, а между этими фрагментами, пытается рассуждать: «И каждая его новая книга – ступенька к славе. А для души его – ступеньки в ад. В “Невидимой книге” он высмеял, хоть и прославил, любимых ленинградских друзей. В “Зоне” герой в конце почти теряет человеческий облик. Автор – бросает, вместе с местом службы, любимую девушку… Но не оставаться же было там? “Компромисс” – обижены верные друзья и сослуживцы, брошены любимая женщина и дочь… Но не оставаться же было там!