По мере того как иммиграция все больше формировала социальную систему, семьи, долгое время проживавшие в городе, превратились в привилегированный дворянский класс (патрициат), который монополизировал привилегии Большого совета (Gran Consiglio), что исключало возможность открытого найма на многие высшие должности. Однако закрытый набор был сдержан тем, что представители иммигрантской части населения (popolani) могли стремиться стать представителями среднего социального статуса (cittadini originari) через длительный процесс натурализации, и, в свою очередь, им предоставлялись возможности для формального участия в гражданской жизни в некоторых качествах. Идеалы венецианской коммуны распространялись в некоторых отношениях и на низший класс popolani, хотя они и были лишены права занимать гражданские должности. Знаменитый венецианский карнавал также является свидетельством превознесения равенства. Этот ритуал перевертывания давал простолюдинам возможность ритуально подражать и высмеивать богатую и правящую элиту и другими способами инвертировать господствующий моральный порядок - хотя бы ритуально, на несколько дней. Правящая элита также считала важным удовлетворять потребности простолюдинов, поскольку те были склонны к возникновению иногда разрушительных оппозиционных движений.

В Венеции культурное производство и институциональные изменения были направлены на укрепление широко распространенного чувства преданности гражданским ценностям, которые ставили во главу угла коллективное начало, а не индивидуальное. Однако, учитывая венецианское понимание себя как потенциально эгоистичного существа, применение этой практики на практике было сопряжено с определенными трудностями. Например, существовало предположение, что чиновники будут развращены богатством, и это послужило причиной принятия многочисленных законов, тщательно определяющих привилегии и надлежащие действия верховной власти, дожа, и других чиновников. В XIV и XV веках были приняты многочисленные законы о роскоши, ограничивающие открытую демонстрацию богатства и даже регулирующие пышность частных пиршеств, поскольку в венецианской культуре подобная демонстративность указывала на коррупцию чиновников.

Венецианское государство поощряло этос mediocritas, который, как описывает Блейк де Мария (2010: x), был диктуем, "отдающим предпочтение визуальному продвижению государства и общества перед индивидуальными достижениями. . . Понимая, что визуальные образы могут быть (не)использованы в личных целях, венецианское правительство выступало за эстетическую сдержанность в частной сфере". Это создавало культурное напряжение между гражданской преданностью и коммерческим богатством, что очевидно в "Портрете молодого человека" Моретто да Брешиа, проанализированном Блейком де Марией (рис. 11.4). Здесь богатый молодой человек смотрит прямо на зрителя, его глаза и выражение лица приглашают зрителя понять его недовольство; причина, очевидно, в его черной бархатной шапочке, на которой написано: "Увы. Я слишком многого желаю".

Портрет Конте Фортунато Мартиненго Чезареско, ок. 1542 г., Моретто да Брешиа. На его шапке написано по-гречески: "Увы, я желаю слишком многого". © Национальная галерея, Лондон / Art Resource, NY.

Напряжение между привилегиями и гражданской преданностью прослеживается и в способе изображения дожа, главного административного чиновника, от которого ожидали бескорыстных действий в интересах государства. Соответственно, до середины XV века, несмотря на то, что северные итальянские города-государства, включая Венецию, были важными новаторскими центрами в развитии портретной живописи, дожи не были представлены таким образом. Однако в конце концов портреты дожей стали приниматься, возможно, потому, что они считались эффективным способом передать суровую и запретную манеру поведения, ожидаемую от высших правительственных чиновников.

Искусство также стремилось повысить степень преданности городу и государству. Это выражалось в произведениях, подчеркивающих великолепие и красоту самого города. Преданность городу заставляла венецианских художников быть новаторами в изображении города и его публичных процессий, собраний, регат, религиозных и гражданских ритуалов, включая процессию, посвященную инаугурации дожей. Герцогская прецессия, как описывает Эдвард Мьюир (1981: 211), представляла собой настоящую конституцию для государства:

Идеализация Венецианской республики в XVI веке, таким образом, соответствовала ее процессионному порядку... Этот порядок подчеркивал преемственность институционализированных должностей, выходящих за рамки любого конкретного должностного лица, он прославлял суверенитет дожа ... [и] . . . Герцогская процессия не просто укрепляла идеологию Венеции, она помогала создавать эту идеологию, служа сознательным, видимым синтезом частей общества: каждый символ или человек в процессии помогал создавать эту идеологию. Каждый символ или человек в процессии соответствовал определенному принципу или институту; собранные вместе и приведенные в движение, они представляли собой нарративный контур мифа о венецианском республиканизме.

Якопо де' Барбари, Вид Венеции, 1500 год. Copyright the British Museum, Department of Prints and Drawings.

Праздник Сенса, работа Йоста Аммана (ок. 1560). Графическое собрание Государственной галереи, Штутгарт.

Помимо изображения ритуалов, даже выдающиеся художники отходили от традиционных форм выражения и посвящали свои способности изображению венецианской повседневности (рис. 11.7). Например, по словам П. Ф. Брауна (1988: 2), искусствоведы сходятся во мнении, что даже один из самых известных художников города, Карпаччо, "подчинил цель религиозного рассказа другим заботам: прославить город Венецию; порадовать зрителя экстравагантными и неуместными деталями; записать жизнь такой, какой она была, без редакторского вмешательства".

Мост Риальто в Венеции, Микеле Мариески (1740). Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург. Фотография © Государственный Эрмитаж / фото Владимира Теребенина, Леонарда Хейфеца, Юрия Молодковца.

Моголы (1556-1658 гг. н.э.)

В недавней редакционной статье в New York Times утверждается, что поворот к демократии в Индии разрушил так называемые "первобытные" системы каст, племен и религий, открыв возможность для социального роста людей благодаря их заслугам (16 декабря 2012 г., SR1). Но те же самые последствия коллективного строительства государства были очевидны столетиями ранее, во время правления императоров Моголов фокального периода. Их государство представляет собой этап успешного коллективного государственного строительства в регионе, который был культурно разнообразным и в котором существовали древние культурные традиции, не слишком соответствующие целям коллективного государственного строительства. В то время как христианство, буддизм, джайнизм и иудаизм были представлены в культурном миксе полиса наряду с другими религиями, преобладающие политические теории в Южной Азии находились под влиянием ведических текстов индуистской религии. Здесь отсутствовали ключевые культурные основы для коллективных действий; прежде всего, не было рецептов институционального контроля над правителями, которые, сакрализованные жречеством брахманов, управляли в основном безотчетно. Преобладание наследственных рангов в кастовой системе исключало возможность открытого найма на руководящие должности. Кроме того, в индуистских текстах "я" не очень хорошо теоретизировано. Биографические повествования, например, создавались редко, а если и создавались, то, как правило, стереотипно и романтично. Традиционная художественная продукция Южной Азии лишь изредка включала в себя точные индивидуальные портреты или другие формы натурализма.

Не имея достаточной местной культурной базы для создания коллективного