Шрифт:
Закладка:
Стояла жара, самое начало июня.
На афише — снега, исполинский пингвин склонился над одетым в пух пингвиненком. Поперек синего неба — надпись: «Красивейшая из историй». Ну это они загнули — кто дал им право на такие слоганы?
Но пошла. В конце концов, может она себя в кино пригласить?
43
Ревела — жалея этих проклятых богом птиц, призванных в адском холоде, голодом снедаемых, прямо на льду — нет, не высиживать, — выстаивать месяцами одно-единственное яйцо: урони на лед с окоченевших лап — все, прахом пошли адовы муки.
Ревела — жалея себя.
Проклинала — эту жизнь, где нет места покою и радости.
Пыль, что летела на улице в лицо, когда она с опухшими от слез глазами вышла из кинотеатра, — ненавидела.
Работу свою, идиотских ежей, магазины. Музыку на двух аккордах, плеснувшую из палатки в подземном переходе. Безучастные лица в вагоне. Запах в подъезде. Щелканье открываемого замка.
Ненавидела все.
Брат никогда не выползет встретить, сумки с продуктами принять из рук.
И еще — эта квартира, логово, в котором живет мука. Мука не во имя чего — не ради жизни, в единственном яйце теплящейся. Просто страдание — долгое, бесцветное.
Увидеть бы тех несчастных отважных пернатых — хоть лапу пожать. Каждому пожать лапу. Пусть вечность на это уйдет — ей спешить абсолютно некуда.
44
В Российскую Антарктическую Экспедицию набирали метеорологов, радиоинженеров, врачей, механиков — в списке присутствовало полтора десятка профессий, и переводчиками не пахло. Но последняя строка пробуждала робкие надежды: «Повар: 6 человек».
Подать заявление успела; отбор проходил в начале осени.
— Вы же переводчик.
— Я работала поваром!
Шелест страниц трудовой книжки.
— Это когда было…
— Прошу вас! Я прошу вас…
Все еще в «Глобусе» тянула лямку. Пообещала Васильичу с переводом в срок уложиться — и укатила в Питер. Поселилась у старой знакомой: с утреца топала в Институт Арктики и Антарктики, воевала с вахтершей. Прорывалась внутрь: бродила по долгим коридорам, скреблась в кабинеты, вербовала покровителя. Надоела там всем до чертиков, до каления белого.
— Мы женщин предпочитаем не брать…
— Но я узнавала: на американских станциях зимуют женщины! И на австралийских…
Не взяли бы, нет. Запись в трудовой книжке допотопная. К тому же — тетка. Но чудо случилось.
Понятно: не чудо; она повесилась бы просто, если пришлось бы вернуться домой. И там, где чудеса для человеков творят, это знали.
Повар, отправлявшийся на станцию «Беллинсгаузен», прямо перед отъездом в Антарктиду вывихнул руку. Да так, что уже речи не шло об его отправке — а считаные дни оставались до отлета.
Медкомиссию прошла. Чего ж не пройти.
45
Понятно, братца Петю не оставишь вот так.
Больше полугода утекло от подачи заявления до того, как дали согласие — скрепя сердце и прочие органы. Было время подготовиться… сплавить сокровище в добрые руки.
Листала старинную записную книжку: страницы затерты, засалены, иные номера расплылись, раздулись — да и чьи они, уже не разберешь. Но Наташин телефон время пощадило.
Пятнадцать лет назад Наташу избегала, а та цеплялась, как репей в волосы, лезла в подружки, в «близкие души». Полагала, что проблемы с личной жизнью — лучший повод к сближению.
Кикимористая Наташа, обиженная на мужиков с колыбели, переводчица с итальянского.
За полтора десятка лет — хоть бы что у нее изменилось, ну хоть бы что. «Аллоо!!!» — орет в трубку, как малахольная. Не переехала, такие не переезжают.
— Это Кэтрин!!! — манера орать заразительна.
Наташа прискакала немедля.
Редкая помесь Шапокляк и Бабы-Яги; ныне еще ягее и шапоклячее. Все в девицах сидит (кто бы сомневался).
— Наташа, тебе сколько лет?
— А на сколько выгляжу?!
— На все сто!
— Спасибо!!!
Приняла за комплимент. На все сто лет, имелось в виду. Почему она постоянно орет?
— Наташа, я вот никак Петю, брата, не могу пристроить. Под сорок уже, а такое дите… Ему нужна женщина, жена, хозяйка. Знаешь что? Я думаю, он еще девственник.
Глаза у Наташи загорелись и погасли.
— Если хочешь знать, ты ему еще тогда нравилась…
Глядит недоверчиво.
— Ты мне ничего не говорила!!!
— Я боялась травмировать мальчика. Ты была взрослой состоявшейся женщиной.
— Разница в возрасте не имеет значения!!!
— Сейчас я его позову.
Вышла из комнаты.
— Петя, можешь сделать мне одолжение? Я тебе дам деньги. Сходи с Наташей в кино — прямо сейчас возьми и пригласи, на вечерний сеанс. Потом позови домой — меня не будет, я котлеты с овощами на плите оставлю, поешьте. Понял?
— Мне Наташа не очень.
— Прекрати капризничать. Она удивительный человек. Я тебе ежа куплю. Через пять минут зайди к нам и пригласи. Вот деньги. Все.
Королева интриги Кэтрин.
Вернулась в комнату.
— Наташка, влюблен.
— Правда?!!
— Очень стесняется, очень. Но хочет пригласить в кино. Меня вечером не будет, еда есть, не тратьтесь, приходите домой. Иначе — ты же знаешь, до чего мужики беспомощны, — не прикоснется ни к чему. Надо разогреть и положить на тарелку. Я на тебя рассчитываю.
— А он правда девственник?
— Дорогуша, откуда я знаю, но надо быть понастойчивей. К тому же он отличный парень. Просто в руки его взять некому.
Наташа забрала Петю в начале осени.
46
— Ты ничего не понимаешь… Ничего.
И Кэт начала рассказывать, будто сама с собой разговаривала:
— Я в себе не сразу это сломала — гонор. Десять раз на дню повторяла: приехала кашу варить — вари. И нечего тут строить из себя специалистку по Голдингу и Бротигану. Да и сдались они мне… Радости от них — ноль.
— Ты столько книг перевела…
Кэтрин улыбалась.
— Да не стоят они десятой доли того, что я нашла в Антарктиде.
— И что же ты там нашла? Подожди… Дай угадаю. Любовь? Или нет… Свободу?
Кэтрин продолжала улыбаться.
— Ну что ты… Свобода — понятие иллюзорное, а в Антарктиде о ней и думать забудь. Ты в плену. Более того, на тебя идет охота… Зазевался — мигом со льдом сровняет. Нет… не о том ты. Старая клюшка Кэтрин нашла там… Не маши руками, я знаю, что я старая клюшка. Только мне на это плевать. Я нашла там «то, что нельзя потерять».
47
— У Хемингуэя есть такой рассказ: «В чужой стране». Герой теряет молодую жену, она умирает от воспаления легких. В скобках замечу
