Ко всему этому присоединилось убеждение царевича, что Петра скоро не станет. Ему сказали, что у царя эпилепсия и что «у кого оная болезнь в летах случится, те недолго живут»; поэтому он «думал, что и велико года на два продолжится живот его»[472].

Жан Батист Пьер Михельс, по Гюставу Вапперсу.

Компания с царем Петром Великим у модели корабля.

1858 г.

Это убеждение о предстоящей в ближайшем будущем кончине Петра давало царевичу повод отказываться от каких-либо действий. Составление политической программы или какого-либо заговора вообще не соответствовало пассивной натуре Алексея. Страдая неловкостью своего положения, он ждал лучшего времени. О систематической оппозиции, об открытом протесте против воли отца не могло быть и речи – для этого у него недоставало ни мужества, ни ума.

Петр находился совсем в другом положении. Не имея привычки ждать, находиться под давлением внешних обстоятельств, предоставить неизвестной будущности решение столь важных вопросов, каков был вопрос о судьбе России после его кончины, он должен был действовать решительно, быстро. Уже в 1704 году, как мы видели выше, он говорил сыну: «Если ты не захочешь делать то, чего я желаю, я не признаю тебя своим сыном»[473]. С тех пор сделалось ясным, что Алексей не хотел делать того, чего желал от него отец, и потому приходилось исполнить угрозу и не признать сына наследником престола.

В день погребения кронпринцессы Петр отдал сыну письмо, в котором указывалось на неспособность Алексея управлять государством, на его неохоту к учению, на отвращение к воинским делам, и проч. Далее царь говорил о важных успехах своего царствования, о превращении России при нем в великую державу и о необходимости дальнейшего сохранения влияния и славы России. Затем сказано: «Сие все представя, обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есть человек и смерти подлежу, то кому вышеописанное с помощью Вышнего насаждение оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу евангельскому, вкопавшему талант свой в землю (сиречь все, что Бог дал, бросил)! Еще же и сие вспомяну, какого злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранивал, но и бивал, к тому же столько лет почитай не говорю с тобой; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и веселиться», и проч. В заключение сказано: «Я за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало подождать, аще нелицемерно обратишься. Если же ни, то известен будь, то я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын и что я сие только в устрастку пишу: воистину (Богу извольшу) исполню, ибо я за мое отчество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть? Лучше будь чужой добрый, нежели свой непотребный».

Как видно, с давних уже пор между отцом и сыном раскрылась бездна. Царь прежде бранивал и бивал Алексея; затем не говорил с ним ни слова в продолжение нескольких лет. При тогдашних приемах педагогики царь мог позаботиться о напечатании этого письма, не подозревая, что указанием на суровое и холодное обращение с сыном он винил во всем деле и себя самого.

Царь писал: «Не мни, что один ты у меня сын… лучше будь чужой добрый, нежели свой непотребный». На другой день после отдачи этого письма царица Екатерина родила сына, Петра Петровича.

Куракин, как было сказано выше, говорил Алексею, что мачеха к нему добра, пока у нее нет собственного сына. Теперь же у нее был сын. В кружках дипломатов рассказывали, что Екатерина была крайне недовольна рождением сына у Алексея и что именно раздражение, проявленное мачехой по этому поводу, сделалось одной из причин преждевременной кончины кронпринцессы[474]. В этом же смысле выразился позже и сам Алексей, во время своего пребывания в Вене[475].

На письме царя к Алексею показано число 11 октября, когда еще у Алексея не было сына. Оно было отдано 27 октября, накануне рождения Петра Петровича. В новейшее время это обстоятельство вызвало следующее объяснение: Петр подписал свое письмо задним числом, до рождения внука; иначе бы можно было думать, что царь осердился на сына, в сущности, за то, что у этого сына родился наследник, именно в то время, когда Екатерина могла родить сына, и проч.[476] Мы не беремся проникнуть в тайну мыслей царя. Быть может, Соловьев прав, объясняя позднюю отдачу письма болезнью царя[477].

Прочитав письмо отца, Алексей советовался с друзьями. Князь Василий Владимирович Долгорукий говорил ему: «Давай писем хоть тысячу, еще когда-то будет! Старая пословица: улита едет, когда-то будет», и проч. Через три дня после получения отцовского письма царевич написал ответ, в котором, указывая на свою умственную и телесную слабость, отказывался торжественно и формально от своих прав на престолонаследие. «Правление толикого народа требует не такого гнилого человека, как я, – говорил царевич в этом письме, и к тому же заметил: Хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай Боже здоровье».

Письмо сына почему-то не понравилось царю. Он о нем говорил с князем Василием Васильевичем Долгоруким, который, после этой беседы придя к Алексею, говорил ему: «Я тебя у отца с плахи снял».

Несколько дней спустя Петр заболел опасно, однако поправился. 16 января он написал сыну «последнее напоминание еще». Тут прямо выражено сомнение в искренности клятвы сына, отказавшегося от престолонаследия. «Тако ж, – сказано далее, – хотя б и истинно хотел хранить, то возмогут тебя склонить и принудить большие бороды, которые ради тунеядства своего ныне не в авантаже обретаются». Упрекая придирчиво сына в том, что он в своем ответе будто не упомянул о своей негодности и о своей неохоте к делу, хотя тот и назвал себя «гнилым человеком», Петр в раздражении, с каждой минутой все более и более усиливавшемся, писал: «Ты ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и, конечно, по мне разорителем оных будешь. Того ради остаться, как желаешь быть, ни рыбой, ни мясом, невозможно: но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особенно, что ныне мало здоров стал. На что, по получении сего, дай немедленно ответ,