— Чего застыл?! — привычно гаркнул на Кутьку пробегавший мимо Ива. — Давай, хватайся, тоже мне дружинник нашелся! Шлем он нацепил, тоже мне.

Кутька сбросил оцепенение, покосился на Котла, который теперь не обращал на него ровным счетом никакого внимания, и кинулся на помощь кряхтевшим под весом особо тяжело воза охотникам. Щит он перевесил, как и учил его белозерец, за спину, а топор заткнул за пояс — чтобы не мешались под руками, но и не потерялись в общей суматохе. Затылок с непривычки то и дело бился при каждом неосторожном движении о железную оковку щита. Свисавшая с шелома длинная бармица очень быстро утомила тем, что постоянно сбивала равновесие.

Перевернув четвертый воз, Кутька почувствовал, что силы его не так безграничны, как ему представлялось в детстве, когда слышал от стариков байки про великие битвы и далеких героев. Остановившись, он перевел дух, снял шлем, провел рукой по вспотевшему лбу и глянул туда, где в берег утыкались страховидными носами новые и новые драккары.

Первая сотня, а то и две, норманнов с диким воем бежали по пологому берегу. Если бы не навал из бревен, этот участок они бы миновали в два прыжка. Или выстроились прямо у воды плечом к плечу, щиты вперед — и попробуй тогда сделай против них что-нибудь. А так им пришлось передвигаться нестройным порядком, и каждый из них старался не только не подставиться под засвистевшие стрелы, но и удержать при этом равновесие. И первые погибшие падали именно там, где и намечали их уложить русичи. Падали со стонами, хрипами и криками. Один, за которым Сявка принялся было наблюдать из-за того, что у того был какой-то особо здоровый щит, раскрашенный красными и белыми полосами, от пары стрел за этим своим щитом укрылся. Они так и остались торчать в нем. Еще одна чиркнула по краю щита, выбив из него крупную щепу, цвиркнула по шлему и упала куда-то в реку. А четвертая угодила прямо в глаз. Норд кулем свалился на спину, засучив ногами и сдвинув при этом бревна перед собой. Именно в этот момент по ним пробегала пара других викингов. Упали, не удержав равновесия, оба. Но один как-то ловко перекатился в сторону, взвился на ноги и, пригнувшись и выставив перед собой щит, побежал дальше, а другой — нет. Стрела угодила ему прямо в кожаный шлем, пробив и его, и голову.

Часть лучников стояла на крутом склоне, откуда не так давно за приближением нордских стругов наблюдали Молчан с Хромом и Перстнем, прячась от летящих с берега ответных подарков за высоким плетнем. Еще с вечера его угрепили с внутренней стороны толстыми бревнами, и пробить такой заслон стрелки Тормунда не могли. Зато русичи сверху могли гвоздить напирающего врага с пугающей точностью.

Вторая, и бόльшая, часть дружинников заняла позицию ниже. Именно в ее сторону устремилась вражья ватага. Киевляне с белозерцами значительно уступали численностью. А потому храбро встречать нордов, озверевших от работы проредивших их ряды лучников, в открытом поле, понятно, не собирались. На бревна, навалы и рогатины они разобрали почти все дома в хуторе. Кроме двух. Крепкую хату старосты, стоящую на взгорке, и вторую, которая нахохлилась у подножия этого же холма. Именно из них воеводы решили устроить на скорую руку крепостицы. Оградили их высоким тыном из бревен разобранных хаток, да обнесли рвом так, чтобы обойти эти переходящие одну в другую укрепленные позиции было нельзя. И если бы норды все же взяли нижний домишко, то его защитники могли отойти в тот, что на круче. Оттуда, правда, пути к отступлению уже не было. Да еще крыши с этих двух хаток Молчан повелел поснимать — чтобы горящие балки не рухнули на головы защитников, когда викинги начнут засыпать их подоженными стрелами.

Пока же стрелами засыпаны были атакующие. Сначала дружинники, те, что находились внизу, били по дуге. Спустя совсем небольшое время им пришлось садить прямо, почти что в упор. Из темной наступающей массы отваливались и отскакивали как щепки под топором отдельные воины, раненные или убитые, но остановить ее лучники, не каждый из которых был отменным стрелком, все же не могли. Особенно когда норды, числом около сотни, миновали заваленный лесинами берег и вышли на открытое место. Несколько десятков остались лежать. Еще примерно столько же отползали, поодиночке или помогая друг другу, обратно к берегу. На них внимания никто уже не обращал.

Все происходило гораздо, гораздо быстрее, чем Кутька мог себе представить.

— Ждать! — орал на замерших от невиданного доселе зрелища охотников Котел. — Стоим, смотрим. Нас никто не трогает, и мы внимания к себе не привлекаем! Рано! Бить только по моему слову!

— Этак они сначала дружину перережут, а потом за наши телеги возьмутся, — неразборчиво проворчал Ива. Свой лук он держал наготове, со стрелой на тетиве, вторую зажал в зубах, но глаза его бегали растерянно по рядам нордской рати, словно боясь выцелить неверную мишень.

— Что, Ива, струхнул мальца? — больше для остальных, чем для братца Кутьки прорычал Котел. — Не родилась еще такая рать, чтобы нас, русов, могла спокойно перерезать. Если им сказали — стоять и держаться, стало быть, они и будут стоять и держаться. Главное, чтобы вы не забыли — от вас то же самое требуется! А пока — ждем!

ХХХ

— Чего замерли, хряки обделанные?! — орал, метался и проклинал всех подряд вернувшийся, наконец, из неудачной дипломатической вылазки настоящий Молчан Ратиборыч. — Не давайте им спокойно высаживаться на берег! Бейте, бейте! Стрелы неча жалеть! Лучше пусть она торчит из колена норда, чем останется в колчане на твоем трупе! Давай! Давай!

Для обстрела берега Молчан, надо было отдать ему должное, отобрал лучших лучников из своей дружины. Было их не более трех десятков, но дело свое они знали. Яков хоть и не стремился приближаться к плетню, из-за которого били молчановы стрелки, но все же пару раз ему пришлось увидеть всю монотонность их труда. Очередной дружинник пригибался за плетнем, накладывал стрелу на тетиву, резким движением натягивал лук, одним махом разгибался и, спустя краткий миг, отведенный на выцеливание очередной жертвы, посылал тонкое оперенное древко вниз. После чего пригибался снова. И не зря. Шальные норманнские ответы не заставляли долго ждать. Отовсюду — из верхних венцов халупы, которую русы переодорудовали под жалкую крепостицу своей не менее жалкой