— Да чего там только нету, может, и это тоже лежит где-то, — изрекла тётка.

— Я спрашиваю — последняя воля покойного была?

— Конечно, была! Сколько раз, бывалоча, говаривал, что всё, мол, что ни имею — тебе, Зираина, оставляю, вот как сейчас помню… — староста выразительно хмыкнул, тётка умолкла на полуслове.

— Свидетели этого есть? — дело начало проясняться. Или так только кажется?

— Какие ещё свидетели?!

— Кто-то ещё слышал это и может подтвердить?

— Что значит «подтвердить»?! Я — женщина честная, положительная, вон, хоть кого спроси, хоть мужа моего! Ишь, проверять меня надо, а?! Да я…

— Ясно, свидетелей нет.

— Нету… — как-то сразу сдулась скандалистка.

— Тогда так, — продолжил я, — сперва определим, чьё наследство делим.

— Моё, конечно! — тут же заявила тётка.

— Я спрашиваю — кто наследодатель?

— ?! — молча ответили мне четыре пары глаз.

— Кому имущество принадлежало до этого?

— Мне и принадлежало, по справедливости!

Тётка начала меня доставать. Главное, никто и рот не успевает открыть, как она уже глушит.

— До того, как это стало наследством — кому принадлежало?!

— Так понятное дело, покойничку…

— И кто у вас умер?

— У нас?! — удивилась тётка. — А что, у нас кто-то умер?! — спросила она у мужичка рядом.

Уффф… если осталось наследство — то явно ведь кто-то умер, или я чего-то не понимаю?! Я так и попытался ответить:

— Ну, разумеется…

Тут тётка перебила меня воплем:

— Кто?! Когда?! Марик, у нас кто-то умееееер! — она попыталась пасть на грудь своему мужу, который был чуть ли не вдвое меньше неё ростом. Забавное было бы зрелище, если бы настроение у меня было получше. Староста всё это время страдальчески возводил очи горе и молчал.

— Цыц! Всем молчать! Отвечать, только когда спрашиваю, и только тому, кого спрашиваю! Пока не разрешу — рот не открывать! — гаркнул я.

— Староста, сам-то знаешь, что и чьё делим?

— Хутор… — не кисло, однако. Хотя… тут многое зависит от того, какой хутор и где расположен.

— Кому принадлежал раньше — я старосту спрашиваю! — пресёк я попытку тётки опять ляпнуть что-то на своей волне.

— Селиму Полуногу, — изрёк дядька и замолчал, будто сообщил всё, что нужно. Вот как тут не зарычать?! Местные знают всё и про всех, часто больше, чем человек сам о себе подозревает. И по умолчанию считают, что все вокруг знают то же самое. Но мне-то ничегошеньки из местных реалий неведомо!

— И кем он был? Стоп! — тут же поправился я. — Не так. Кем он приходился наследникам? У кого степень родства ближе?

Староста старательно зашевелил губами, глядя в потолок и загибая пальцы, пару раз выглядывал в коридор за консультациями и, наконец, пришёл к выводу:

— Так, одинаковая… Она, стало быть, через Селимова деда родня, а он, наоборот, через бабку евойную. Она его деда свояку…

— Стоп! Без подробностей. Придётся делить поровну, раз так.

Тётка попыталась возмутиться. Я, как раньше староста (как же его зовут-то?), показал ей кулак, только на моём потрескивали небольшие разряды наполовину сформированной молнии. Подействовало.

— Где хутор находится?

И тут мне стало плохо.… Оказывается, до того имущества больше недели на наш счёт добираться — если верхами и налегке. А если с обозом, с имуществом, для вступления в наследство, то и вовсе грустно становится. С перепугу мозг заработал в поисках альтернативных путей решения проблемы, и кое-что начало наклёвываться. Прежде всего, определить реальную ценность имущества, потом — выяснить, кому и для чего оно надо.

— Как давно прежний хозяин умер?

— Ну, полгода у нас тут спор идёт. Пока нам весточку привезли с оказией. Да там пока узнали, что родня есть, а стало быть — и наследники…

— То есть хутор скоро год как стоит бесхозный?! Причём первое время считался выморочным, грабь — не хочу?! И к зиме его никто не готовил?!

— Ну… выходит, так и есть.

— И за каким хоботом вам эти руины?! — взревел я и тут же осёкся. Земля. Землю-то никто и никуда не унёс. Не знаю, есть ли тут крепостное право или его аналог, какие условия и тому подобное. Но, в любом случае, хутор — это СВОЯ земля. Как ещё не поубивали друг друга соперники?

— Давай ты для начала, — кивнул я тётке. Всё равно ведь никому слова вставить не даст. — Что собираешься делать с землёй? Неужели переселяться будешь?

Но скандалистка внезапно превратилась в скромницу. Стояла, теребя край передника и потупив голову — ну, гимназистка-отличница, пионерка, блин, невинная. Даже вон зарумянилась.

— Ну… я… это… — тётка глубоко вздохнула, как будто нырять собралась, и разразилась речью:

— Да подарить я хотела, этому вот охламону! — тётка ткнула пальцем в спину другому претенденту на наследство. — Он же, придурок такой, жениться даже не может! Вырос, вон, оглобля, а тощий, как стрекозёл, жена б его хоть откормила, непутёвого! На двадцать лет подарить ему хотела, оболтусу, чтоб знал тёткину доброту и слушался, что умный человек советовать будет!

Эффект был мощный. Дар речи отбило у всех, кроме меня и неразлучной парочки, что пристроилась в уголочке за моей спиной на правах охраны. Сейчас эти бородатые заразы, наклонившись друг к другу, старательно давили в себе приступ смеха. Да и мне пришлось дополнительно сосредоточиться для следующего вопроса:

— А почему было просто не уступить наследство племяннику?! Или хотя бы сказать о своих намерениях, тому же старосте?

— Ха! Чтоб я, да уступила какой-то сопле долговязой?! Вот ещё, может, мне с ним и здороваться первой?! Другое дело — подарить, чтоб помнил тёткину доброту, да щедрость, да заботу, чтоб знал, зараза, кто ему по жизни добра желает и кого слушаться надо! Что до того, чтоб сказать — так ведь до праздника поздравлять нельзя, беда получится. А у нашего старосты, у Тихома-то, язык — как помело, каждая собака через день брехать будет, про…

Тут прорвало старосту:

— Зираина! Ты.… Да тебя… — дядьку клинило от потока эмоций. Он запрокинул голову вверх, поднял на уровень глаз немного трясущиеся кулаки и возопил: — Полгода! Целых полгода! Ну, Зираина, ну…. Полгода!!!

Тут публика не выдержала. Разноголосый хохот прокатился по коридору и выплеснулся на улицы, влетел перепуганным воробьём в открытое по случаю летней жары окошко, пометался заполошно меж бревенчатых стен наперегонки с собственным эхом и смешался со смехом, прилетавшим из двери. Мне послышалось, что в этом смехе была изрядная доля истерики, или так оно и есть?

Гренадёрша стояла красная, как маков цвет, племянник обтекал после потока тёткиных комплиментов, староста раскачивался из стороны в сторону, прижав кулаки к вискам.

— Тихо! — потребовал я через