все зря? — И никто ему не ответил, даже Сережа, который до сих пор был так уверен в том, что топлива вокруг все еще достаточно, не нашел ни одного слова; постояв еще немного, мы как по команде обернулись и побрели к машинам. Дико хотелось курить.

На светлом пятачке между припаркованными возле обочины машинами топтались остальные: на улицу не вышел только Леня, который даже на широких Лендкрузеровых сиденьях после дня пути чувствовал себя плохо. Подняв на нас глаза, Ира спросила:

— Ну, как? — и Сережа молча покачал головой.

Держась одной рукой за ее колено, рядом с ней на снегу стоял мальчик и, замирая от восторга, кормил сидевшего рядом пса картофельными чипсами из яркого пакетика, неловко зажатого в плотно упакованной в варежку руке, и неуверенно, готовый в любой момент ее отдернуть, протягивая вперед вторую, уже без варежки, которую пес всякий раз задумчиво, не спеша обнюхивал, а потом распахивал свою огромную пасть и осторожно, передними зубами, вытаскивал из нее химический желтый треугольничек.

— Вот, это вам, — сказала Ира и протянула Сереже несколько хрустящих упаковок, — мы нашли там внутри, в магазине. Там было еще несколько шоколадок, но я отдала их детям. Мне кажется, нам лучше нигде не останавливаться, чтобы приготовить еду — а на ночь нам хватит и этого, — и потом, повернувшись к мальчику: — Антон, хватит, я не буду больше повторять, ты должен съесть это сам, а не кормить собаку!

Мальчик поднял голову и посмотрел на меня.

— Он ест, — сказал он шепотом и улыбнулся.

Перед тем как вернуться за руль, Андрей сказал:

— Нет смысла тут ночевать, Серега. Если они так заправку выкачали, не найдем мы ничего ни на автовокзале, ни на лодочной этой станции.

Сережа молча кивнул и полез в машину.

Еще одна заправка попалась нам километров через пятнадцать, возле развилки — в том месте, где дорога раздваивалась, уходя в противоположные стороны — один ее рукав уходил назад, к мертвой Вологде, а второй — налево и вверх, на север; на указателе было написано: Вытегра — 232, Медвежьегорск — 540, я ни разу в жизни даже не слышала этих названий и спросила у Сережи — а нам куда? Нам дальше? И он кивнул и улыбнулся так, что мне впервые с момента, как мы покинули дом, захотелось все-таки самой взглянуть на карту, чтобы убедиться, существует ли на самом деле то место, куда мы направляемся. Люки топливных резервуаров и здесь, на развилке, были вскрыты — на этот раз все, без исключения; мы не стали даже спускаться вниз, потому что и так было ясно — они безнадежно пусты.

Именно в этом месте папа пересел в Лендкрузер, предоставив Ире рулить Витарой; к моему удивлению, Мишка неожиданно вызвался ехать дальше с ней и с мальчиком — не глядя на меня, он пробурчал что-то вроде «нехорошо им там одним, я возьму одно из ружей и с ними поеду, мам» и выскользнул из машины. Я не стала с ним спорить — у меня больше не было сил. Вместо этого я предложила Сереже немного отдохнуть — давай, я порулю хотя бы пару часов, сказала я, а ты поспи, мы же не первыми идем, я справлюсь, все нормально, но он не согласился — ерунда, Анька, я не устал, давай-ка ты лучше вздремни немного, сменишь меня, когда это действительно понадобится. Несмотря на то что этот длинный день, начавшийся, как теперь казалось, неделю назад, действительно страшно утомил меня, сразу заснуть я не смогла — было всего-навсего что-то около шести вечера, хотя, глядя в окно, об этом ни за что нельзя было бы догадаться; все за пределами крошечного круга света, дрожащего вокруг наших ползущих по пустынной дороге машин, было чернильно-черным: и густое северное небо, и огромные, обступившие трассу деревья, и даже снег в тех местах, куда не доставали огни наших фар. Теперь, когда Мишки с его бензиновой аурой больше не было с нами в машине, я наконец закурила (пес, свернувшийся на заднем сиденье, поднял было голову и недовольно фыркнул, но тут же, смирившись, глубоко вздохнул и снова лег) и, стряхивая пепел в приоткрытое окошко, наблюдала за россыпью оранжевых искр, быстро сносимых ветром назад и вниз, под колеса едущего за нами пикапа. По крайней мере, топлива хватит нам на то, чтобы доехать до этой загадочной Вытегры, думала я сонно, а вот до Медвежьегорска мы уже не дотянем, сейчас бесполезно спорить, главное — не пропустить, не проспать эту Вытегру, чтобы успеть остановить их, если они вздумают двинуться дальше с полупустыми баками, я не просплю, целых двести километров, с такой скоростью мы там будем не раньше утра, даже если я усну, я успею остановить их, подумала я и заснула.

* * *

Из глубокого сна меня выдернуло неприятное чувство, что мы стоим, — я поняла это, еще до конца не проснувшись и не открывая глаз; ощущение было точно такое же, как бывает в спальном вагоне поезда, застрявшем вдруг посреди ночи на какой-нибудь маленькой сортировочной станции, когда тело, привыкшее к движению, покачиванию и железному лязгу, вдруг реагирует на внезапную тишину и неподвижность. Вначале мне показалось, что, пока я спала, все решили просто остановиться на обочине в каком-нибудь тихом месте, чтобы отдохнуть, и я почти уже заснула снова, как вдруг резко выпрямилась на сиденье и широко открыла глаза — что-то было не так. Кроме меня, в машине не было никого — водительское место пустовало, и даже пса на заднем сиденье не было.

Двигатель был выключен, но габариты горели; в их неярком свете я видела знакомую заднюю дверь Витары со смешной наклейкой на серебристом колпаке запаски, которую прилепил какой-то незнакомый ребенок еще в Чертанове, когда я парковала ее на улице возле подъезда; даже охваченная тревогой, не понимая, что происходит, я все равно успела почувствовать неожиданный укол в сердце — могла ли я предположить, когда покупала эту машину, что за рулем ее будет сидеть чужая женщина, даже нет, не просто чужая — именно эта, и что мой сын вызовется почему-то ехать вместе с ней, а не со мной — на заднем сиденье, с ружьем, охраняя ее? Вот только думать об этом сейчас было некогда: впереди, на дороге, что-то происходило; протянув руку, я щелкнула ручкой и погасила фары, а потом аккуратно приоткрыла