— Смерч огненный приближается, — испуганным голосом кричал казак. — Поп Гриць говорит, что наступает конец света...

Гетман внимательно следил за огненной полосой, прокладывающей себе путь сквозь звезды.

— Болтает твой поп Грицько, — сказал, поднявшись из-за стола, гетман.

— В лагере великий переполох! — со страхом смотрел на него казак.

— Сейчас пойду и всех успокою.

Гетман и полковники исчезли в темноте. Тишина ночи наполнилась криками и воплями.

Анна, жена гетмана, неистово крестилась.

— Храни и защити нас, матерь божья!

— Дурной знак! — прошептала ее старуха-мать.

Добравшись до лагеря, гетман взошел на холм и, освещенный пламенем факелов, поднял булаву.

— Хлопцы! Запорожцы! Не пугайтесь! Огонь, что на небе видите, не что иное, как комета, между звезд путешествующая. Кажется, она идет к нам, но это только так кажется. На самом же деле, расстояние, что разделяет нас, так велико, даже представить себе трудно. А попу Грицю, дабы не сеял страх, несмотря на то, что он лицо духовное, задеру рясу и угощу розгами. Месяц сидеть не сможет!

Казаки принялись хохотать над попом, который выбежал из толпы и в панике умчался в темноту. Страха, как не бывало.

— Играть отбой! Гасить факелы! Отдыхайте спокойно! С нами крестная сила! Часовые пусть остаются на местах, потому как великая опасность придет не с неба, а от панов ляхов.

В прохладном ночном воздухе запели трубы и шум в лагере стих. Факелы погасли, и покой воцарился над степью.

В это же время на господарском дворе в Яссах бояре с воеводой смотрели, не отрывая глаз, на небо. Митрополит Варлаам разговаривал с логофетом Евстратием.

— Комета, что движется по небу, ежели она сильно приблизится, может большое беспокойство причинить земле нашей.

— Разумеется. Но расстояния до небесных тел не измерить земными мерками. На пути своем комета может зацепить другие звезды, пока сама не превратится в пыль, — ответил Евстратий.

— Великий страх властвует в народе. Настала пора людям очиститься от смрада греховного. Многие в мерзости погрязли.

Воевода приблизился к нему и молвил:

— Спасемся ли мы от той беды, что на нас идет?

— Смиримся перед силами небесными, государь! Сам видишь, твоя милость, до какого беспутства дошли бояре и даже чернь! Да простит меня твоя милость, ежели скажу, что братья и племянники твои дурные примеры народу кажут. Прекрати, государь, жестокости, воровство и несправедливость, что к погибели земли нашей творятся.

— Погибель, твоя святость, идет нам от турок. А насчет братьев и племянников моих, буде сотворят они непотребство какое, исповедуй и дай им отпущение грехов.

Митрополит понял, что бесполезны слова его. В огорчении покинул он двор и пошел к духовнику Иосафу.

— Бди, отче, над мыслями господаря нашего. Не допускай, чтобы заблуждалась душа его.

Духовник смиренно стоял перед митрополитом. Бдеть-то он бдел над душой воеводы, да разве было ему под силу проповедями удержать необузданные страсти господаря?

Светало. Огненный след на небе стал бледнеть, пока не растаял полностью, рассеянный яркими лучами солнца. И вместе с ночной темнотой уходил и страх. Люди возвращались к своим делам, а ночью опять стояли, задрав головы к небу, и молились в ожидании гибельного часа.

Но однажды ночью комета исчезла, проглоченная бездной. Люди облегченно вздохнули. Но через несколько недель содрогнулась земля. В одних местах она разверзлась и хлынули потоки грязи, в других оползни напрочь снесли целые села. Воевода на заседаниях дивана в великом расстройстве выслушивал доклады о том, какие беды натворило землетрясение.

— Только землетрясения нам не хватало! — вздыхал он. — Написать грамоту великому визирю о той погибели, что мы терпим. А теперь пусть скажет, что хочет сказать, ворник Нижней земли.

— Год показывается засушливым, твоя милость. С осени не выпало ни капли дождя. Снега было мало, и тот ветер уносил. Лежит в земле зерно непроросшим и птицы его клюют.

— Пускай выходит народ с попами и с хоругвью на крестные ходы! — приказал воевода.

Но не успел народ выйти в поля с иконами и хоругвями, как адская мгла стала наползать с запада и с ужасающей скоростью закрыла все небо. Разразилась страшная гроза. Молнии раскалывали деревья, поджигали дома. От такой молнии загорелась и господарская конюшня. Огонь перекинулся на амбары и каретные сараи. Перепуганные лошади не давали вывести себя из пылающей конюшни. Но и на тех, которых удавалось вывести, загорались гривы и хвосты, и обезумевшие кони вырывались и мчались куда глаза глядят, прыгали через заборы, ломая себе ноги.

Воевода стоял на крыльце и сквозь марево дождя глядел, как огонь пожирает все, что осталось от дворцового имущества.

То был настоящий гнев господень. Чем будут они гасить осеннюю дань? Этот ливень смыл и землю и семена, реки вышли из берегов, затопляя поля и села. Придется просить турок, чтобы они подождали год-другой, пока люди немного оправятся. Он, конечно, будет просить, а разве захотят нехристи понять? Не свалят ли на него всю вину? Великий визирь не допустил к себе его капухикаю, и это дурной признак. Что-то здесь нечисто. Что-то против него затевается. Но откуда оно идет? Даже добрый его друг Ибрагим не сумел разузнать, с какой стороны грядет опасность.

Пребывал воевода в душевном расстройстве. Мрачные предчувствия тяжко ложились на сердце. В глазах бояр он не раз замечал черную вражду. Только великий логофет жупын Штефан Чаурул был ему верным. На него он надеялся, к его советам прислушивался.

— Прибыл турецкий торговец! — объявил однажды вэтав. — Просит разрешения поговорить с твоей милостью.

— Чего ему надобно?

— Говорит, что сведевия, которые ему известны, предназначены только для твоей милости.

— Пускай войдет!

Турок вошел степенно и поклонился, поднеся по очереди руку ко лбу, к губам и к сердцу.

— Салам алейкум, эффенди бей!

— Салам алейкум. Какие у тебя к нам дела? — спросил воевода.

— Не столько мои дела привели меня сюда, сколько твои.

— Так говори!

— Сперва желаю знать, чем ты меня вознаградишь.

— А это зависит от известия.

— В таком случае, известие мое стоит и головы