– Нет, Инид. Я действительно ничуть об этом не тоскую.

Она говорила чистую правду. И вовсе не по доброте душевной. Продолжая гладить Инид по голове, она пыталась вызвать в памяти картины родного дома. Вспоминала теткины ложки для грейпфрута с такими острыми зазубренными краями, что она не раз калечила себе пальцы, а однажды чуть не отрезала кончик языка. Вспоминала лифт, похожий на клетку, которым, впрочем, она почти никогда не пользовалась, потому что жильцы вечно забывали как следует закрыть дверцы и он застревал. Вспоминала дверь в квартиру, свою спальню и лампу с абажуром, украшенным кисточками. Но все эти вещи оставались именно там, где она их себе и представляла, то есть в Лондоне, и с удовольствием там бы и остались, и вовсе не требовали, чтобы Марджери по ним скучала или хотела вновь начать ими пользоваться. Постелив на пол одеяло, она устроила Инид поудобнее и встала, чтобы немного размять ноги. Прохаживаясь по веранде, она любовалась огненными лучами встающего солнца, пробивавшимися сквозь густую листву деревьев; вдыхала сладкий аромат красных тропических цветов, тех самых, с лепестками, похожими на две сложенные для молитвы ладони; слушала утреннее выступление оркестра птиц и насекомых, которому вторил своим далеким гулом океан. Над ней склонялись огромные деревья-каури. И она, видя и слыша все это, отчетливо понимала: здешняя чужая природа с некоторых пор кажется ей родной. А эта хижина, которая должна была стать ей лишь кратковременным пристанищем, как-то сама собой стала для нее домом. Да, она совершила путешествие на другой конец света, но неизмеримо больше было то расстояние, которое она преодолела в собственной душе.

И, в конце концов, что такое «родной дом»? Предположим, это не просто место, откуда ты родом, а нечто иное, то, что всегда берешь с собой, как, скажем, чемодан с нужными вещами. Но ведь чемодан можно и потерять – уж это-то она теперь знала хорошо. И можно даже открыть чей-то чужой чемодан и надеть чью-то чужую одежду, и хотя сперва тебе, возможно, будет немного не по себе, но ты посмотришь на себя совсем другими глазами, в глубине души оставшись прежней, только, может быть, чувствуя себя чуть более настоящей, чуть более свободной, чем прежде.

А потом это наконец-то свершилось: после сорока восьми часов тяжких трудов и мучений Инид родила дочь.

* * *

Марджери как раз ненадолго отошла от Инид, чтобы принести еще воды из ручья. Однако на этот раз ей понадобилось чуть больше времени, чем обычно, потому что в ручье расплодилось невероятное количество крошечных угрей, которые все время заплывали в котелок, и приходилось их оттуда вылавливать. Вернувшись в бунгало, она увидела, что Инид катается по полу, извиваясь, как перевернутый на спину жук. Потом она пронзительно вскрикнула, дернулась так, словно нечто ударило ее изнутри, и на мгновение застыла. А потом моментально перевернулась и встала на четвереньки.

– О господи! – хрипло выкрикнула она. – Я рожаю, Мардж! Я действительно сейчас рожу!

И Марджери показалось, что все у нее в голове покачивается, как лампа на ветру. Она как-то уже успела привыкнуть к бесконечным схваткам Инид и перестала думать о том, что схватки должны завершиться появлением ребенка на свет.

– Инид, – попросила она, – ты, главное, говори со мной, обсуждай со мной каждое свое действие.

Но Инид не ответила. Ее лицо опять исказилось от боли. Брови почти сдвинулись на переносице. И она вдруг без какой бы то ни было видимой причины вдруг принялась рыдать, да так отчаянно, как ребенок. И голосок у нее тоже стал каким-то детским, тоненьким.

– Я не могу! У меня ничего не получается!

– Инид, что значит «не получается»?

– Ну, я передумала, Мардж! Я больше не хочу никого рожать. Я домой хочу! – И она опять свернулась в беспомощный комок.

Ну, ладно, сказала себе Марджери. Ты из конца в конец пересекла земной шар. Ты сумела подняться на вершину горы. Ты много раз спала в гамаке. Значит, и с этим ты тоже справиться сумеешь. И она, закатав рукава и поправив на голове тюрбан, на какой-то краткий миг почувствовала себя Барбарой.

Опустившись на пол рядом с Инид, она строго сказала ей:

– Немедленно прекрати это! Ты уже рожаешь. Вспомни, ты ведь так этого хотела. Так долго к этому стремилась. В общем, перестань плакать и возьми себя в руки. Куда подевалась твоя природная сообразительность? Теперь отступать некуда – просто соберись и вытолкни ребеночка из себя.

– Хорошо, Мардж, – пролепетала Инид и, пригнув голову к груди, вся напряглась, словно борясь с чудовищным запором.

– Тужься, тужься! И дыши глубже!

– Хорошо, Мардж. Я дышу. – Инид запыхтела, как паровоз. – Но что, ребеночек уже выходит?

Хотя мать никогда и не рассказывала Марджери о процессе появления ребенка на свет, Марджери все же неплохо разбиралась в репродуктивной системе жуков. Во всяком случае, знала, что их яйца всегда выходят наружу из заднего прохода, так что, каким бы очаровательным ни было лицо Инид, смотреть в данный момент следовало не на ее лицо, а на противоположный конец ее тела, чтобы вообще оказаться хоть сколько-нибудь полезной.

– Я сейчас посмотрю, Инид. Только я не уверена, нормально ли это?

– Нет, Мардж. По-моему, я обделалась.

Марджери еще более внимательно осмотрела нижнюю часть тела Инид, и в голове у нее помутилось. Инид оказалась права. Она действительно обделалась. Вонь была ужасная. Но падать в обморок Марджери не имела права. Она не имела права сейчас подвести Инид. И тут она заметила, что между ногами Инид показалась темная блестящая головка младенца. Показалась и остановилась. Инид пронзительно вскрикнула, потом еще и еще, и головка снова немного продвинулась вперед.

– Только не вздумай отключиться, Мардж! Не вздумай грохнуться тут в обморок!

Увы, слишком поздно: к горлу Марджери удушливой волной подступила тошнота. Предметы расплывались и множились у нее перед глазами: вместо одной головы Инид она видела три или четыре. А потом вдруг стала очень легкой, поднялась в воздух и поплыла, готовая вот-вот улететь…

– Немедленно спустись на землю! – услышала она крик Инид. – Приди в себя и прими ребенка!

– Как это принять? С помощью чего, Инид?

– С помощью рук, естественно!

Марджери опустилась на колени как раз вовремя – уже почти вышло плечико ребеночка. Но прикоснуться к нему она все равно не решалась, это было все равно что сунуть руку и попытаться достать нечто ужасное, скрытое в глубокой норе. И тут Инид взревела как медведица и вытолкнула из себя целенькое сморщенное тельце ребенка, вымазанное кровью и слизью и похожее на освежеванного кролика. С крохотными ножками, ручками и даже миниатюрными пальчиками на руках и ногах. И все это шлепнулось прямо в подставленные ковшиком руки Марджери.

– Она жива?

– Да, Инид! Жива, жива!

– Покажи мне!

Марджери, по-прежнему крепко сжимая в руках это чудо – это скользкое, окровавленное, покрытое какой-то жирной пленкой маленькое чудо! – наклонилась и передала девочку матери, неловко просунув ее между раздвинутыми ногами Инид. Та плакала от счастья: «О, мое дитя!» Потом с некоторым усилием перевернулась на спину. Глаза ее вспыхнули немыслимой радостью, и вся она словно светилась, как если в нее попала шаровая молния – так почему-то показалось Марджери.