Ерин замолчал, и Захарченко молчал тоже. Оба они понимали — микроавтобус с террористами появился на поле раньше, и Никитченко ушел не просто так. Скорее всего, искать его у моджахедов бессмысленно — он уже лежит в какой-нибудь наскоро выкопанной яме у дороги. Те кто стоял за планировавшимся терактом — такого свидетеля в живых точно не оставили бы, причем наверняка его бы убрали вне зависимости от того, удалось бы нападение или нет. И это явно не афганцы — это те кто узнал о спецрейсе задолго до того, как о нем сообщили в Кабул.

— Там еще комендант аэропорта.

Ерин махнул рукой

— Этого взяли. Мразь редкостная. На квартире обнаружили два кило героина, мешок с золотыми украшениями. Говорит, что его Никитченко втянул, он ничего не знал. Скорее всего так и есть. Там благодаря ему и Никитченко такой бардак был — на поле слона можно было провести, не только РАФ левый.

— Еще агент мой. Я ему семью обещал в Союз отправить.

— Решим. Нишанову о тебе доложили, он попросил с тобой встречи как выздоровеешь, у него лично и попросишь. Ты главное, выздоравливай, брат.

Захарченко откинулся на неудобную больничную подушку и закрыл глаза

08-10 сентября 1985 года.

Ленинград — Москва, СССР

Интересный собеседник — Эдуар Баладюр. Мудрый.

Мудрость человека складывается из двух вещей — то что он пережил и то что дал ему Бог. У Баладюра хватало и того и другого, и пока Громыко занимался международными делами — урегулированием по Афганистану — наша группа предприняла вояж по предприятиям Ленинграда, чтобы показать прибывшей делегации советские производственные возможности и породить мысли об организации совместных предприятий.

Заглянули на телефонную станцию — сейчас это огромные шкафы с оборудованием, соединение чуть ли не вручную, по межгороду так до сих пор и от «телефонных барышень» ушли довольно давно. Обнаружили еще старое оборудование Siemens — до революции именно эта фирма занималась телефонизацией Петрограда. Вышли на разговор о производстве современного оборудования и помощи в телефонизации хотя бы крупных городов, а то очередь на телефон может быть больше года. Понятно, что многие французы никогда не были в Ленинграде и удивлялись, что здесь так много неизвестной в Европе европейской культуры. Я подумал, что в перспективе, несмотря на все противодействие КГБ надо поднимать вопрос о либерализации визового режима и привлечении туристов в город.

И вообще в целом надо подумать— а почему так сложно и дорого получить советскую визу и еще сложнее — советское гражданство. Кого и чего мы боимся? Если мы обладаем уникальным общественным строем, при котором любой может реализовать себя — почему мы так отгородились от внешнего мира? К чему все это? В первые годы советской власти — таких ограничений не было, все ездили. Ленин столько лет прожил в Европе, для этого поколения большевиков наши ограничения показались бы дикостью. К чему они?

ЦРУ боимся? Ну, так я приводил пример — по всей стране разъезжают американские инспектора, проверяют, сколько у нас зерна уродилось. Это норм?

Но по пути — мы заговорили с Баладюром о коммунизме, и он сказал мне вот что

-... вы отстаете, дорогой Михаил. Вы уже идейно отстаете от нас, простите за прямоту

Я не буду приводить этот разговор, поспорили мы конечно и неплохо так поспорили. Но по пути в Москву я сильно задумался.

Большевистский проект в 1917 году победил в строго определенной стране, с конкретными ее реалиями. Сейчас СССР изменился до неузнаваемости, достаточно сказать, что доля городского населения подходит к 80 %, в России она выше, достигнута практически стопроцентная грамотность населения — по уровню овладения знаниями СССР претендует едва ли не на мировое лидерство, каждый четвертый ученый советский. При этом — многие родовые черты советского проекта остались неизменными и к изменившейся ситуации уже не подходят.

Несмотря на огромное количество идеологов — наша идеология практически не развивается, львиную долю времени они тратят на осуждение чужой идеологии и на разоблачение ересей — но не на разработку чего-то своего, нового. Молодые ученые продвигаются лишь в том случае, если они начетнически и некритично повторяют старые догматы. Из идеологии — мы пришли практически в религию.

Я знаю, что через несколько лет, если ничего не сделать, СССР рухнет. Но рухнет не только страна, рухнет идеология, сам общественный строй. Что еще хуже — я знаю, что за последующие тридцать лет не будет никакого движения, вперед, никакой попытки приспособить догмы к реальности. На Западе коммунизм не окаменел, он развивается — вот что говорил мне Баладюр. Во Франции у власти коммунисты, но — другие коммунисты.

Меж тем, что будет после 1991 года. Оставшиеся на тот момент без страны коммунисты направят все усилия на две вещи. На восстановление СССР — но делая при этом удивительно мало, например, в арабском мире есть партия БААС с филиалами почти во всех странах региона, в Сирии и Ираке они у власти — но это именно единая партия. У КПРФ и КПУ например — не будет никаких единых структур, они не будут помогать друг другу, как это делает БААС. И что тогда стоят эти слова «какую страну потеряли!». Ну потеряли — а дальше то что? Действия — где? Если вы не можете сами объединиться — о чем речь[49]?

Ну и разумеется, будет критика. Критика, критика, критика. При беспрецедентном уровне информационной открытости, позволяющем изучать хоть Троцкого, хоть Маркузе — нет, мы не будем читать Маркузе. Лучше мы в десятитысячный раз поговорим про Сталина, про Солженицына, обсудим ... хм... предательство Горбачева. Все что угодно -только не предлагать что-то новое, не изучать опыт других, не двигаться вперед.

Тут как то я читал книгу ... там еще, до того как сюда попал. Не помню автора. Он развивает тему, что якобы в коммунизм не нужно верить массам, достаточно исполнять положенные ритуалы и все будет в стране хорошо. Я не знаю, каким надо быть идиотом чтобы написать подобное — тем более что на