В ответ на статьи и призывы Толстого многие люди, обеспеченные и необеспеченные, присылают ему деньги, подчас делятся с ним тем немногим, что имеют сами, нередко, по собственной охоте или по просьбе Толстого, направляют в голодные местности закупленные в благополучных районах продукты. Все поступления тщательно учитываются, справедливо и целесообразно распределяются. В четырех уездах Толстой и его помощники открыли более двухсот столовых, в которых ежедневно кормятся десять с лишним тысяч человек. Весной голодающим крестьянам бесплатно раздают лошадей, наделяют их семенами для посева, картофелем и другими овощами.

Толстой пишет о своей работе: «Очень много дела. Но в последнее время мне стало нравственно легче. Чувствуется, что нечто делается и что твое участие хоть немного, но нужно». И тотчас следом: «Бывают хорошие минуты, но большей частью, копаясь в этих внутренностях в утробе народа, мучительно видеть то унижение и развращение, до которого он доведен».

В рукописях Толстого находим занесенные на бумагу следы этих мучительных наблюдений: «1) Старик с одышкой, 2) [Немая] слепая девочка, 3) Рахитический ребенок, 4) Куриная слепота, 5) Тиф, 6) Дворники, 7) Кучер соблазнил бабу, 8) Баба с детьми; муж в остроге за лес, 9) Высекли за траву».

Репин, на несколько дней приезжавший в Бегичевку, замечает: «Теперь лицо Льва Николаевича еще выразительнее стало; и гораздо бледнее от растительной пищи и от лишений, которым вы там все подвергались, конечно».

Репин пишет это Татьяне Львовне Толстой: и она, и Мария Львовна верные помощницы отца, они с ним и на голоде. Участвуют в деле некоторые из сыновей, закупают продукты, организуют их доставку. В толстовскую армию приезжают знакомые и незнакомые добровольцы, среди них врачи, фельдшерицы. Медицинский персонал здесь как нельзя более на месте – люди, ослабленные голодом, прозябающие в холодных, грязных жилищах, в условиях, самых нездоровых, особенно подвержены болезням: тиф, простудные, желудочно-кишечные заболевания.

Несколькими годами позже, сам уже не выезжая на места нового неурожая, Лев Николаевич охотно отзовется на просьбы фельдшериц и сестер милосердия, которые попросят его направить их туда: «Сколько мне известно, нужда очень сильная в Казанской, Вятской и Самарской губ., – пишет он одной из них? – В Самарской губ. есть А.С.Пругавин, к которому можно обратиться… Самой ехать на место лучше всего. Помоги вам Бог». Тогда же он пишет этнографу и историку Александру Степановичу Пругавину, работавшему на голоде в Самаре, о другой просительнице: «Письмо это передаст вам Любовь Матвеевна Лепаринская, фельдшерица, очень хорошо и с самой хорошей стороны мне известная. Трудолюбивая, умная, приятная в жизни. Она хочет служить больным в вашей губернии. Направьте ее, где нужны хорошие люди».

При организации питания голодающих Толстой постоянно пользуется данными медицинской науки, прежде всего трудами и советами одного из основоположников российской гигиены, профессора Московского университета Федора Федоровича Эрисмана. «У Эрисмана узнать о конопляных жмыхах», «У Эрисмана: о пшене, о горохе, о чечевице, о конопляных жмыхах. Ячмене, овсяном киселе, свекле, кукурузе, пшенице», «Эрисман пишет и читает лекцию о том, как ошибочно кормить хлебом, преимущественно в гигиеническом отношении», – находим в записных книжках и письмах Толстого.

Любопытно: в отчете о работе на голоде противник медицины Толстой, подводя итог, обращается к медицинскому образу. Он пишет, что на вопрос об экономическом состоянии народа вообще не может ответить с точностью: «Мы все, занимавшиеся в прошлом году кормлением народа, находимся в положении доктора, который бы, быв призван к человеку, вывихнувшему ногу, увидал бы, что этот человек весь больной. Что ответит доктор, когда у него спросят о состоянии больного? «О чем хотите вы узнать? – переспросит доктор. – Спрашиваете вы про ногу или про все состояние больного? Нога ничего, нога – простой вывих, случайность, но общее состояние нехорошо».

В одном из писем того времени Толстой повторяет: чем далее продолжается помощь голодающим, тем «все яснее и яснее становится пальятивность его и необходимость основного лечения». Паллиатив в медицине – средство, дающее больному лишь временное, частичное облегчение, но не излечивающее болезни.

Летом того же 1892 года в России начинается эпидемия холеры. Антон Павлович Чехов, деятельно участвовавший в обуздании эпидемии, пишет об этом: «Хорошего больше, чем дурного, и этим холера резко отличается от голода, который мы наблюдали зимою. Теперь все работают. Люто работают. В Нижнем, на ярмарке, делают чудеса, которые могут заставить даже Толстого уважительно относиться к медицине и вообще к вмешательству культурных людей в жизнь». Антон Павлович пишет немного сердито, он спорит в душе с теорией Толстого, как бы не замечая его практической работы на голоде. А Толстой в те же самые дни в письме к одному из друзей говорит о холере: «Получил третьего дня ваше письмо, в котором вы пишете, что едете к холерным… Странно сказать, я завидую вам в том, что вы можете стараться помогать… Мне же и думать нельзя идти служить больным. Если я это сделаю, то я вижу, что убью жену… Впрочем, как придется поступить, далее будет видно. Помогай вам Бог делать то, что вы делаете, не замечая того, что делаете. Мне-то, стоящему одной ногой в гробу, странна та важность, которая приписывается холере, но молодым, я понимаю, что должно быть и жутко, и радостно, и возбудительно, как на войне».

Собеседники

В дневнике: «Вечером пришли два врача земские – Рождественский и Долгополов. Революционеры прежние, и та же самоуверенная ограниченность, но очень добрые. Я, было, погорячился, потом хорошо беседовали».

Через несколько дней снова: «Во время обеда доктор земский. Беседовал с ним очень горячо. Надо учиться молчать».

Среди собеседников Льва Николаевича то и дело встречаем врачей. Доктора, которые пользуют его самого и его домашних, и сторонние, которые сами приходят к нему за помощью в решении важнейших для них вопросов жизни.

Примечательны ответы Толстого – при его «известном» отношении к медицине – на вопрос, стоит ли избрать медицину жизненным поприщем. Вот, к примеру: «Вы загадываете, как вам устроить свою жизнь. Планы фельдшерства прекрасны <!>, – они мне <!> и многим приходили в голову».

Другое дело, что доброе начало Толстой всегда видит, ищет в самом человеке, а не вне его. Потому-то и совершенствование мира в целом зависит от совершенствования каждого из нас. Беседуя с доктором Евгением Николаевичем Малютиным, лечившим его детей, он поясняет:

«Я не понимаю этого всегдашнего отношения, что доктора непременно служат доброму делу: нет профессии доброй самой по себе. Можно быть сапожником и быть добрее и лучше доктора. Почему вылечить кого-нибудь – добро? Иногда совсем