Минуту подумать.

– В чем дело?

Норвежские фьорды.

Лыжники в Альте, штат Юта.

Волы на горе Шнеберг в Австрии.

Скала Дьяман близ Мартиники.

– Тексты не из брошюры, – сказала я. – Они из журнала.

Когда я все осознала, у меня подкосились ноги. Пришлось опереться ладонью о спинку кровати.

– Как ты поняла это по хлебу с творожной пастой? – спросил Куикмен.

Едва ли я могла ему объяснить. Голова шла кругом.

– Это “Нэшнл Географик”.

– Ладно, как скажешь… – Он слез со стола. – Только с каких пор ты так во всем уверена? Я что-то пропустил?

– Я знала этого мальчика, Кью.

– Да, но я все равно…

– Ты меня не слушаешь. Я была с ним знакома. – Я опустилась на кровать. Постельное белье свежее и без единой складочки. – До приезда сюда. Еще когда жила в Лондоне.

– Но он тогда был совсем ребенком…

Я кивнула:

– Когда мы в последний раз виделись, ему было семь или восемь.

– Я все равно не понимаю, как ты обо всем догадалась по этим записям. – Он постучал костяшками по блокноту. – Или это какой-то шифр?

– Это не шифр. Дело не только в записях… Дело в другом. – Нужно было написать все на бумаге, по буквам. – Будь добр, дай блокнот.

Кью протянул мне блокнот и карандаш. Он стоял с другой стороны кровати и, наклонив голову, следил, как я вывожу заглавными буквами: ДЖО НАТАНИЕЛ.

– Кто это?

– Это имя с титульного листа комиксов.

– А-а. – Он шмыгнул носом. – Хоть что-то конкретное.

– Оно совпадает с подписью на обложках. Вот как я узнала, что он сам их рисовал.

ДЖОНАТАНИЕЛ.

ДЖОНАТАН ИЕЛ.

Я снова показала ему листок.

– Тебе это о чем-нибудь говорит?

Кью прочел вслух:

– Джонатан Иел?

– Или же…

ДЖОНАТАН ЙЕИЛ.

– Ничего не понимаю.

– Говорю тебе, я знала этого мальчика.

– Да, но ты не сказала откуда.

– Хочешь историю моей жизни, Кью? Поверь мне, так его звали.

– Да я верю, – ответил он. И направился к подоконнику за трубкой – без нее он был сам не свой и не мог мыслить ясно. – Но какие-то вещи тебе придется мне объяснить. Например, какая разница, знала ты его или нет?

– Теперь я не могу закрыть глаза на случившееся. Я должна что-то сделать – ради его отца.

– Давай без опрометчивых поступков. Не спеши.

– Нет, Кью, это все меняет. Тут кое-что поважнее Портмантла. Важнее, чем вы с Мак, важнее всех нас.

– Мне нужны подробности. Я изо всех сил стараюсь тебя понять, но… – Он кивнул на письменный стол: – Напиши на бумаге, если тебе так легче. Просто объясни мне, что происходит, пока не наделала глупостей.

Я рассказала ему самое необходимое – о плавании в Нью-Йорк, но не о сцене в кальдарии; о психотерапии, но не о своих переживаниях; о панно и эклиптике, но не о Джиме Калверсе. И Куикмен меня не осудил. Он слушал и жевал трубку, а когда я закончила, сказал:

– Ясно. Ладно. Я понял.

– Значит, ты мне поможешь?

– Я этого не говорил. Это не моя борьба.

– Но и не остановишь?

– Не думаю, что я смог бы тебя остановить. Знаю я этот твой взгляд. – Он плюхнулся на стул и стал вращаться на нем. Было заметно, что какая-то мысль крутится у него в голове и просится наружу. – Я когда-нибудь говорил, какой у меня был пароль?

– Я думала, ты его забыл.

– Я соврал.

– Зачем?

– Сам не знаю. Я суеверный. – Кью потянул себя за бороду. – Это фраза из стихотворения Эмили Дикинсон. “Не нужно быть домом с привиденьями, не нужно быть комнатой; коридоры мозга превосходят материальное пространство”.

– Красиво.

– Да. Но я до сих пор гадаю, что она хотела этим сказать.

– Наверное, что у всех есть проблемы.

– Но тут заложен и другой смысл, тебе не кажется? Где бы ты ни был, говорит она, ты обречен. Тебе не под силу замуровать коридоры у себя в голове, их слишком много. Ты не будешь знать покоя, куда бы ты ни пошел.

– Может, ты и прав.

Он повернулся к окну.

– Нелл, я не стану отговаривать тебя от того, что ты собираешься сделать. И не буду тебе мешать. Но тебе нужно крепко подумать, стоит ли оно того. Рассмотри ситуацию со всех сторон. Если завтра это мятущееся чувство не уйдет – хорошо. Поступай, как считаешь нужным, а о нас не беспокойся. Будь что будет. Все, о чем я прошу, – это повременить.

* * *

Крышу особняка устилал мох, вдоль парапета струилась дождевая вода. Далеко я не полезла. Цепляясь за черепицы, пробралась к месту, откуда открывался вид на залив; где-то там, в бурлящих водах, покоилось тело Фуллертона – тело Джонатана. С крыши день выглядел все таким же безрадостным. Небо выцветшее, оттенка неочищенного скипидара, окрестности расплываются в тумане, точно ты смотришь на них сквозь заляпанное стекло. Мне хотелось хорошенько все взвесить, как советовал Куикмен. Но, стоя на крыше, среди бессчетных качающихся сосен, ближайший жилой дом – серое пятно вдали, я могла думать лишь о том, как далеко заехал мальчик, чтобы умереть. И нельзя было позволить миру безучастно жить дальше.

Думая о Фуллертоне теперь, я представляла прогулочную палубу “Куин Элизабет”, малыша с комиксом о Супермене и милую открытку, которую он для меня нарисовал: “Ваш супердруг Джонатан”. Каждая фраза, произнесенная им за последние несколько дней, налилась новым смыслом: неловкие выдумки о Грин-лейнс (он боялся выдать себя рассказами о прошлом), слова о том, что отец не водил его в походы (Виктор не любил отдых на природе), постоянное упоминание выходных у дедушки (Виктор пропадал на заграничных конференциях, Аманда – в сквош-клубе, стоит ли удивляться, что мальчик сблизился с дедом?). Еще он говорил, что однажды доехал во сне на велосипеде до Хэмпстеда (Йеилы жили на Примроуз-хилл, недалеко оттуда).

Многое теперь казалось очевидным. “Эклиптика”, разумеется, воплощала в себе черты “Куин Элизабет” и других океанских лайнеров, на которых путешествовал мальчик. Ирфан Тол олицетворял внутренний страх одиночества (логичный вывод, учитывая, сколько времени мальчик, по его словам, проводил с дедом). А комиксы были не чем иным, как способом выразить ужас его кошмаров. Директор сам сказал: “Сны – часть его творческого процесса. Это все, что вам нужно знать”. Я без особых натяжек могла представить, как Джонатан читает отцовские записи с наших сеансов и видит подчеркнутое слово “эклиптика”. Мальчик легко мог услышать его через дверь кабинета, Виктор мог обронить его за обеденным столом, рассказывая жене об анонимном пациенте. Возможно, Виктор открыто обсуждал пациентов с коллегами по телефону, а мальчик подслушивал, сняв трубку на втором этаже, – кто знает? Я никогда не верила в совпадения. Не могли наши одержимости сойтись в одной точке без чьей-то направляющей руки. Теперь мальчика не стало. А Виктор – бедный Виктор – где-то там, далеко, живет догадками, в неведении. Я просто обязана была с ним связаться.

Внизу, перед главным входом, француз в желтом пончо ходил по лужайке большими кругами в обнимку с кем-то из постояльцев. Я не обращала на эту парочку особого внимания, но, когда они зашли на новый круг, я увидела, что это вовсе не постоялец. Француз держал в руках пугало, которое смастерил из метлы, старого бушлата и охапки сухих листьев. Он вальсировал с этим странным манекеном по топкой траве, устроив настоящий перформанс. С каждым кругом