Кудлатая голова старика, с жутко оскаленным почерневшим ртом, запрокинулась и свесилась к плечу; скрюченными своими, узловатыми пальцами он словно бы цеплялся за обломанные будылья; а порванные его ботинки чертили скошенными каблуками по земле, подскакивали на кочках и расслабленно болтались, как у тряпичной куклы…

Двор опустел, но ребята вылезли из погреба только после того, как рокот мотоцикла затих вдалеке. Славку колотила нервная дрожь. Он старался унять ее, внутренне напрягался, но стоило ему лишь ослабить усилие, как его вновь сотрясало всего неудержной этой, противной дрожью. Славка ежился и тайком от Ивана шаркал ногами о траву, тер ступнями, как будто бы ненароком вляпался в свежую навозную лепеху.

Боясь повстречаться с визгливой той теткой, ребята не рискнули показываться на улице, возвращаться в детский дом по городу, а решили обойти кругом, левадами, чтобы напротив литейного завода проскочить напрямик, огородами. Ни о каких кастрюльках да котелках они больше и не помышляли, а просто спешили поскорее отойти от того страшного места, где недавно лежал на земле убитый старик.

Еще когда всклокоченная, седая его голова высунулась неожиданно из чердачной двери, Славке показалось, что это старый продавец Вацек, который раньше торговал на углу Селянской улицы в керосиновой лавке, а теперь, как говорили пацаны, будто бы не жил дома и скрывался от немцев где-то за городом, в оврагах.

Ему не терпелось спросить Ивана, узнал ли он тоже убитого старика или нет, потому что Славке сейчас представлялось очень важным выяснить — кто же прятался на чердаке пустого дома и почему немцы хотели поймать того старика?

Но, упорно раздумывая над этими, в общем-то, мало что значащими для него подробностями, он тем самым как бы бессознательно защищал себя от какой-то неотступной и мучительной необходимости снова и снова мысленно возвращаться к ужасной сути произошедшего на их глазах — к убийству человека — и пытаться объяснить себе и осмыслить мальчишеским своим умом то, что ни объяснить, ни осмыслить конечно же было ему невозможно…

Славке хотелось поговорить с Иваном, однако он опасался, что тот не будет его слушать или же опять станет угрожать и ругаться.

Да и говорить-то, пожалуй, было им не с руки. Иван шагал быстро. Широкие, обтерханные понизу его штанины на ходу завертывались вокруг ног, трепыхались, как от ветра. И Славке то и дело приходилось догонять своего друга вподбежку…

А погода тем временем начала вроде бы понемножку разгуливаться. Над головами ребят и поодаль, над лесом, все чаще и чаще открывались голубые промоины. И тогда темневший на том берегу речки лес озарялся широким солнечным лучом, словно зеленовато-серые купы деревьев, которые почти сливались с тусклым горизонтом, вдруг окатывало живою водой. Это, будто бы высвеченное мощным прожектором, яркое пятно, плавно скользя по земле, перемещалось наискосок к городу, сверкающе отражалось в дробящейся речке, стремительно проплывало по верхушкам ивняка, приближалось к ребятам — и они вступали в него с приятно замирающими сердцами, ощущая охватывающее их ласковое тепло, как будто бы входили с промозглой улицы в сухую, нежарко натопленную комнату.

Ребята были уже далеко от тех покинутых жителями домов, что укрывались в густых садах на тихих улочках и казались отсюда обычными домами, когда Иван наконец-то сбавил шаг, а затем и вовсе остановился, поджидая отставшего Славку и глядя на него исподлобья, с какой-то словно бы смущенной и виноватой улыбкой.

— Ну, чего — устал? — спросил он сочувствующе.

Славка молча отрицательно мотнул головой.

— Ладно, Комочек, скоро притопаем. Да ты на меня не серчай, — сказал Иван, притрагиваясь к его плечу. — Ведь если бы они нас с тобой в погребе нашли, то, считай, все — хана! А ты там заладил: «Давай лучше выйдем, давай выйдем…» Вот и вышли бы… А потом как того деда…

— Нет, Мороз, ты что? Я на тебя не сержусь, — проговорил Славка, шмыгая носом. Он прекрасно понимал правоту своего друга, чувствовал его великодушие и корил себя за проявленную слабость. — Ну, а ты-то его узнал?..

— Кого узнал? Цуцика, что ли? Конечно, узнал…

— За что они его, интересно…

— Да кто ж их знает… — Иван пожал плечами. — Слыхал, что тот немец говорил? «Партизанен», мол… А какой он там партизан, когда такой старый? Может, тоже, как мы с тобой, чего-нибудь искал, а та тетка выдала его, сволочь! — Иван по-взрослому выругался. Он привычно выговорил те непотребные слова, но с такой злобой и презрением, что вроде бы даже задохнулся ими, а в горле у него хрипло заклекотало, словно Иван простудился, стоя в том сыром и холодном погребе. — Ее же убить за это мало, паскудину! Жаль только, что мы с тобой ее не видели, правда? А то потом поймали бы где-нибудь в темном уголке…

— Конечно, жаль! — со всей искренностью поддержал товарища Славка. Он тоже был сейчас зол на ту «паскудину», из-за которой застрелили старика и сами они едва не попались на глаза немцу. Славка испытывал к ней еще и какое-то брезгливое отвращение, будто ему лягушку за пазуху сунули, и она там ворочалась, касаясь его тела своей влажной и бугристой кожей. — Мы бы, конечно, ее поймали… Никуда она от нас бы не спряталась!..

Впрочем, Славке трудно было представить себе, что сделали бы они с той визгливой теткой, если бы она и впрямь попалась им в каком-нибудь укромном местечке. Ведь она виделась ему этакой огромной, в испачканном сукровицей клеенчатом фартуке, краснорожей бабищей, вроде тех, что возвышались прежде на базаре в мясных рядах, отхватывали острыми ножами куски мяса, шмякали их на весы или на оцинкованные прилавки, а на вертевшихся рядом пацанят не обращали никакого внимания.

«Все равно нам вдвоем с Морозом ее не осилить бы, не справиться с ней, пожалуй, — мысленно прикидывал Славка, едва поспевая за ходко опять расшагавшимся Иваном. — Она-то вона какая, должно быть, здоровенная! Хотя если ребят собрать, тогда, конечно, можно было бы запросто ей морду набить, а еще лучше — мешок какой-нибудь на голову набросить и устроить ей темную…»

И, сожалея о том, что они не видели той тетки, а поэтому ни бить ей морду с ребятами, ни устраивать темную им вообще не придется, Славка чувствовал, сколь ничтожна была бы такая расплата за подлое ее предательство, за убийство, которое произошло, несомненно, по теткиной вине. Но для придумывания более тяжкого для нее наказания у Славки просто не хватало никакого воображения.

А возможно, он уже смутно догадывался, что на свете нет и не может быть достаточной кары для тех, кто способен пойти на