Шрифт:
Закладка:
Оберст приказал отвести автоматчиков, атакующих медсанбат. «Там, где не пройдет медведь, герр группенфюрер, прошмыгнет лиса. Ауфвидерзейн! Бейтесь лбом о заслон русских на шоссе, а мы незаметно скользнем в сторону и постараемся пройти тихонько, без шума. Будет шум, лисица превратится и в мышь и в змейку, которой хватит и самой неприметной щелочки, чтобы выбраться на свободу».
На шоссе шел бой. Расчет группенфюрера, что русские после ультиматума кинутся оборонять медсанбат и откроют дорогу, не оправдался. Не удалось исправить под огнем и мост, чтобы бросить в атаку танки. Саперов в колонне не оказалось, а случайно подвернувшиеся группы, которые бросили на ремонт моста, действовали неумело и были истреблены.
Атака, поддержанная огнем танков, была отбита. Автоматчики отошли под прикрытие леса. Подгоняемые окриками командира колонны, офицеры организовывали новую группу для атаки, безжалостно вытаскивая из машин и бронетранспортеров всех, кто попадался на глаза.
— Аллес! — орал группенфюрер и гулко хлестал ивовым прутиком по зеленой коже генеральского пальто. — Аллес!
Он собственноручно пристрелил какого-то тучного майора с авиационными погонами, который, вместо того чтобы подчиниться приказу, вытащил гестаповский жетон и сунул его под нос группенфюреру.
— Швайн, — жестко сказал группенфюрер и передернул затвор «вальтера», загоняя в ствол патрон. — Ферфлюхте дрек!..
И, приподнимаясь на носках, пронзительно закричал:
— Аллес!
Новая атака не состоялась. В той стороне, где уцепились за лесок остатки русского заслона, послышался нарастающий шум.
— Панцер! Панцер, герр группенфюрер! — отчаянно закричали наблюдатели.
Командующий колонной прорыва махом взлетел на бронетранспортер, где был устроен наблюдательный пункт, и увидел в стереотрубу русские танки с десантом автоматчиков.
— Айн, цвай, драй, — стал считать группенфюрер.
Когда счет дошел до десяти, эсэсовский генерал вытащил из кобуры пистолет, сунул в рот холодное дуло и медленно нажал на спуск.
Бежать было жарко. Лил пот, ошалело колотилось сердце. Ветки больно хлестали по лицу, по плечам, цеплялись за ремень автомата, хотели остановить, задержать. Ноги спотыкались о корни, о валежник. Заросли шиповника, как колючая проволока, рвали комбинезон.
Орехов напролом ломился через лес к опушке, где последний раз видел Валю.
Возле молодых рябин с родником ее не оказалось. На земле желтело полдесятка стреляных гильз. Смятая трава и потревоженная осыпь хвои привели его к искрошенному пулями пню. Там он увидел убитого немца. В тусклой каске темнело отверстие, затылок и шея были залиты кровью.
Орехов присел возле немца, соображая, с какой стороны прилетела к нему пуля.
Стреляли из глубины леса, где топорщилась буреломная ель.
Орехов кинулся туда и увидел воронку от разрыва гранаты. Рыжий мох вскинут на корни, торфяная выемка уже залита водой. Увидел след в примятом брусничнике и по нему метрах в десяти нашел Валю.
Она лежала ничком, уткнув голову в россыпь синюх — ярких лесных цветов, синих с желтенькими крапинками. Лапчатые, как у папоротников, листья мягко обнимали ее лицо.
Спина и бок были залиты кровью. Загустевшей, спекшейся, неживой.
У Николая закружилась голова и ослабли ноги: «Убита». В глазах встал зеленоватый туман, и почему-то подумалось, что жестоко зарывать покойников в сырую холодную землю, где к ним приползают черви.
Убита Валя… Погублена радость. Жданная долго и встреченная в такое неуютное время. Оттого она была во сто крат дороже. Теперь ее отняли. Большая радость или малая, с крохотную ли былинку, но ее уж не воскресить…
Николай снял пилотку и бережно приподнял обвисающее тело. Рука скользнула по груди, и он не поверил сам себе.
Он ошалел от радости, когда ощутил едва уловимое биение сердца, когда, припав щекой к запекшимся губам, почувствовал неприметное дыхание.
Валю Николай принес в медсанбат. Ногой отмахнул полотнище палатки, где Евгения Михайловна делала очередную операцию. Не обращая внимания на сестру, которая пыталась его задержать, он положил Валю на носилки возле стола.
— Доктор, спасите ее… Спасите ее, Евгения Михайловна!.. Майор Долинина приказала Орехову немедленно выйти из операционной.
Николай сел у брезентовой стенки, отделявшей от него Валю. Он дождался, когда из палатки вынесли прооперированного солдата, услышал, как Валю положили на стол, как застонала она и попросила морошки.
— Хлороформ, — распорядилась Евгения Михайловна.
В сотне метров от палатки молчаливые солдаты копали братскую могилу для раненых, расстрелянных немцами. Плакали сестры, обходя длинный ряд тел, лежащих на затоптанной траве.
Николаю тоже надо было подойти к убитым, постоять минуту-другую. Но он не смог сделать шагу от палатки, где оперировали Валю. Каменно застыл он у входа, стиснув, как опору, в кулаке шершавый грубый брезент.
ГЛАВА 21
За Березиной полк Барташова, на ходу принявший пополнение, свернул на лесной проселок.
На картах в той стороне были наляпаны зеленые пятна лесов, перемешанные с топографическими значками болот. Кое-где были прочерчены извилистые линии лесных дорог, и на их перекрестках паучками приткнуты кружочки деревень.
Еще там были немцы. Ими был набит «котел» — лесной треугольник между сомкнувшимися клиньями Первого и Третьего Белорусских фронтов и основанием — изломанной линией Второго Белорусского фронта, который неумолимо катился на запад.
Где-то в этом треугольнике бродил по лесам штаб окруженной немецкой группировки с генералами, высшими офицерами, отдавал по рации приказы, пытался собрать в кулак разрозненные части и вырваться из окружения.
Фронт, как говорил разведчик Петухов, шел кренделем. Где конец, где начало, понять иной раз было невозможно. Деревни, которые проходил полк, случалось, на следующий день занимали немцы. Порой стрелковые роты двигались без выстрела, а тылы отбивали атаки автоматчиков. Бывало, что солдаты, измотанные боями и маршами, валились как снопы в какой-нибудь деревенской избе, а рядом, на сеновале, располагались такие же усталые, измотанные до лютости немцы.
Полк Барташова получил задание очистить лес южнее шоссе.
В первый же день боевое охранение головного батальона наткнулось на сотню немцев. Едва увидев русских, они без единого выстрела вышли на дорогу с поднятыми руками.
Охранение в составе десяти автоматчиков приняло их в плен. Лейтенант, командовавший охранением, усадил немцев на пустоши возле дороги и сам пошел дальше. Когда к пустоши подошел батальон, немцев было уже сотни три. Два автоматчика, оставленных лейтенантом для охраны, варили в холодке картошку, сообразив, что никому из пленных не придет в голову удрать обратно в лес. Набегались они уже досыта. Насиделись по ольшаникам да ивнякам, покормили комаров, наголодались. Страху натерпелись на десять лет вперед.
Но не все немцы были такими напуганными. В лесных чащобах,
