Классный журнал.

В моей памяти проносится директорский кабинет и весь корпус администрации, где я не нашел ничего похожего на школьные документы. Классный журнал – первый элемент бюрократии, который мне здесь встречается! И я вспоминаю, что за время учебы не раз видел, что какие-то записи учителя там точно оставляют. Не понимаю, почему мне прежде не приходило в голову заглянуть туда!

Со звонком собираюсь нарочито медленно, дожидаясь, пока классная комната начнет освобождаться от учеников. Все это время держу журнал в поле зрения, как дичь на охоте, которую нельзя упустить.

– Спасатель, – рука Сухаря ложится мне на плечо. Я вздрагиваю и перевожу на него растерянный взгляд. Рядом с ним тенью стоит Далай-Лама.

– Чего? – хмурюсь я.

– У тебя все в порядке? – интересуется Сухарь. – Вид у тебя какой-то…

– Отсутствующий, – подсказывает Далай-Лама.

– И собираешься ты медленно, хотя обычно летишь из класса в первых рядах, – кивает Сухарь. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Закатываю глаза. Далай-Лама и Сухарь в последнее время попеременно становятся моими персональными няньками. Вечно спрашивают, нормально ли я себя чувствую и не надо ли мне прогуляться до Казармы. С Нумерологом они явно не были такими бдительными, раз допустили, чтобы Холод явился к нему прямо в комнату. Впрочем, именно эта мысль и заставляет меня усмирить вспыхнувшее раздражение. Уверен, ребята простить себе не могут, что оказались недостаточно внимательны к состоянию друга, когда тому угрожала опасность.

Терпеливо вздыхаю и осторожно, чтобы не показаться грубым, убираю руку Сухаря со своего плеча.

– Ребят, со мной правда все в порядке. – Для правдоподобности улыбаюсь. – Просто настроение не учебное. Знаю, знаю, я зачастил с прогулами, – виновато опускаю голову, предупреждая их замечание. – Но я почти исправился. Я пришел на занятия, хотя предпочел бы провести это время не здесь.

Сухарь ворчит на меня одним взглядом. Легкая волна его осуждения накатывает на меня, и я вижу в его глазах мечтательные картины, как он точно так же проводит время с Белкой вне занятий. Позови она его, он полетел бы, как на крыльях. Только она, видимо, не зовет. Приглядываюсь к Сухарю и понимаю: он ей даже предлагал такой вариант, она отказалась. Вот, откуда его недовольство по отношению ко мне. Я – его личное зеркало, в котором он видит неприятную правду.

– Спасибо за заботу, – неловко улыбаюсь и смотрю преимущественно на Далай-Ламу. После внезапного озарения у меня ощущение, что я подглядел за Сухарем в замочную скважину, хотя меня об этом никто не просил. Неудобно. – Но со мной все хорошо. С самочувствием тоже.

Нажимаю на последние слова, улыбаюсь друзьям и спишу от них сбежать, пока они не придумали новых поводов меня расспросить. Класс к этому моменту почти полностью пустеет, и я с буквально лечу к учительскому столу.

Надежды мои налету врезаются в пустоту: на столе ничего нет. Шедевр незаметно покинул класс, а журнала и след простыл. С собой он его, что ли, забрал?

Шарить по ящикам стола при моих соседях я не решаюсь: не хочется потом выслушивать новые нравоучения, поэтому понуро бреду в столовую. Придется ждать следующего урока, чтобы заглянуть в журнал.

***

Фортуна – штука переменчивая. То она сопровождает тебя, как верный друг, то отворачивается и уходит к кому угодно другому, а тебе достается только ее безучастная спина.

После столовой я влетаю в класс первым, послушно сижу и наблюдаю за журналом, как хищник в засаде. Тот лежит на учительском столе и не думает убегать, как и полагается неодушевленным предметам.

Весь урок я послушно внимаю оперным пассажам Дивы, даже даю пару ответов, отчего она одаривает меня одобрительным взглядом своих убийственно раскрашенных глаз, а со звонком я срываюсь с места и подбегаю к учительскому столу. Классный журнал удивительным образом умудряется куда-то пропасть, пока я отвожу от него взгляд на минуту, чтобы собрать свои вещи.

– Вы что-то хотели, молодой человек? – обращается ко мне Дива, заранее осуждая мой недоуменный вид.

– Я… эм… простите, я могу узнать свою оценку за урок? – спрашиваю первое, что приходит в голову. По боевой раскраске Дивы пробегает волна подозрительности.

– Все у вас хорошо. Хотя уверена, что вы можете посвящать учебе больше времени и отвечать более вдумчиво, – получаю нравоучительную арию.

– Я понимаю. И все-таки можно я посмотрю оценку?

– Где вы ее собираетесь смотреть?

– В журнале. В том, что лежал у вас на столе.

– Учительский стол – для учителя, молодой человек. Я же не лезу копаться в ваших вещах! – Голос Дивы начинает угрожающе набирать силу. – Все-таки ваше воспитание оставляет желать лучшего!

Иду ва-банк, чтобы добиться своего. Следующие шаги уже пересекут границы дозволенного.

– Может, тогда исправите оценку? На худшую! Прямо сейчас. В журнале. Чтобы у меня было больше мотивации к вдумчивой учебе!

Дива грозно вскакивает и ударяет кулаком по столу.

– Он меня еще и провоцирует! – восклицает она. Палец с длинным красным ногтем решительно указывает мне на выход. – Вон!

Сухарь и Далай-Лама подбегают и чуть не под руки оттаскивают меня от Дивы. Я не успеваю даже слово вставить за их извинениями и расшаркиваниями, которые они бросают по ходу дела.

– Ты чего устроил? – отчитывает меня Сухарь, когда мы оказываемся вне зоны поражения. – Ты же знаешь, что она ненормальная! Зачем ты к ней полез?

– Советую выбрать для провокаций другого учителя, – замечает Далай-Лама. – Более уравновешенного, с менее громким голосом. Так всем будет лучше, поверь.

Вырываюсь из их тисков.

– Слушайте, может, хватит уже со мной носиться? Вы не обязаны были вмешиваться! Ну отчитала она меня, и плевать! Вас-то это с какой стати касается?

Сухарь складывает руки на груди.

– Зачем ты к ней полез?

– Любопытно, да? – скалюсь в ответ. – Вот и мне было кое-что любопытно. За этим и полез, как ты сейчас лезешь ко мне. Вы мне, кстати, помешали.

– Мы увели тебя с линии огня, – с ухмылкой возражает Далай-Лама.

Потираю виски: в голове начинает звучать какая-то каша, которую никак не удается стабилизировать.

– Так, слушайте, – цежу я, – скоро у меня закончится желание благодарить вас за заботу, и я просто буду считать, что вы суете нос не в свое дело. Давайте, если уж вы так хотите помочь, вы будете делать это, когда я попрошу, ладно?

Далай-Лама выслушивает мою тираду почти нейтрально, а Сухарь явно в обиде. Он ничего не говорит, демонстративно отворачивается от меня и уходит прочь.

– Сухарь! – умоляюще тяну я, все еще лелея надежду на понимание.

Он не оборачивается, а только ускоряет шаг,