Графиня протянула к Лионелю руки, желая заключить его в объятия, но он остался стоять неподвижно, словно каменный истукан, и продолжил сверлить ее взглядом.

Все же обняв сына за шею, мадам де Праз устремила на него полные любви бесцветные глаза и поцеловала в макушку.

– Вот не пойму: к чему так раздражаться? – спросила она. – Тебе не надо ничего «придумывать», мой дорогой, потому что, повторюсь, я уверена: в делах господина Марея есть нечто мутное, нечто такое, что он от нас скрывает, и раз он это скрывает, значит это что-то скверное для него и чудесное для тебя!

Чувствуя, что сын уже готов уступить, графиня с нежной настойчивостью продолжала:

– Хочешь, я тебе помогу? Ведь хочешь, не так ли? Давай я сама поговорю с Обри и выясню, что конкретно вам с ним удалось узнать.

– Что ж, будь по-вашему! – проворчал Лионель.

* * *

В тот же вечер перед домом номер сорок семь на улице Турнон остановилось такси, из которого вышли графиня де Праз с сыном и проследовали в каморку привратника.

Уже поджидавший их Обри принялся подобострастно кланяться.

Это был невысокого роста седой мужчина с неприятной физиономией и бегающими хитрыми глазками. Его шея была такой короткой, что голова казалась втянутой в плечи. Ходил он осторожно, словно кого-то боялся, и старался не размахивать своими длинными, как у гориллы, руками. Долгие годы проведя в услужении Празам, он обладал способностью сливаться с окружающими, съеживаться, делаться незаметным, двигаться бесшумно и действовать втихомолку.

Разумеется, хорошо вышколенному дворецкому не следует привлекать внимания. Он должен бесшумно циркулировать вокруг накрытого к обеду или ужину стола, к столовому серебру и посуде прикасаться мягко, не допуская ни малейшего звона и бряцания, и вообще быть человеком-невидимкой, который выныривает перед гостями неизвестно откуда, проворно меняя тарелки и, точно по волшебству, наполняя бокалы лучшим вином, шепчет вам на ушко: «Барсак», «Шамбертен», «Амонтильядо».

Таким и был этот Обри, несмотря на столь ценные таланты, так и не сумевший вынудить Жильберту Лаваль примириться со своим обезьяньим уродством, от которого девушка в итоге устала, ибо это уродство складывалось не столько из физических недостатков, сколько из морального убожества. Ничто так не выводило ее из себя, как кривая улыбка, постоянно блуждавшая на губах этого изворотливого и коварного антропоида. Потому-то Жильберта и убедила тетку выдворить неприятного типа из дома, чего Обри, лишившись места, мадемуазель так и не простил.

Между тем мадам де Праз хоть и выполнила волю племянницы, но не бросила бывшего дворецкого на произвол судьбы, а устроила консьержем в один из принадлежавших Жильберте доходных домов и изредка давала Обри различные поручения, которые тот выполнял вкрадчиво и ловко, словно услужливая тень, тогда как мадам Обри – к ее персоне в нашем повествовании мы больше уже не вернемся – замещала мужа в привратницкой.

– Мой славный Обри, – заявила мадам де Праз, – у меня сложилось впечатление, что дело не сдвигается с мертвой точки. Расскажите-ка мне, чего вы на данный момент достигли. Да вы садитесь, Обри, садитесь.

– Госпожа графиня, вы безгранично добры ко мне, – пробормотал Обри, с почтительной неловкостью устраиваясь на краешке стула. – Господин граф поручил мне следить за мсье Мареем, чем я и занимался, причем на совесть. Однако ничего особенного, мадам, в поведении этого Марея я не заметил.

– И никаких проблем во время слежки у вас не возникло?

– Ни малейших. Бо́льшую часть времени этот господин витает в облаках. Впрочем, как по мне, так он всегда чем-то занят, по крайней мере мысленно, – во всяком случае, ваше сиятельство, голова у него точно работает постоянно.

– Вот-вот! Мне тоже так показалось, – кивнула мадам де Праз. – И о чем же, по-вашему, он думает?

– Маман, я ведь говорил вам, что Жан Марей – человек любознательный и трудолюбивый, обожающий искусство во всех его проявлениях, – вмешавшись в их беседу, пояснил Лионель.

Мадам де Праз остановила сына досадливым жестом:

– Каков его распорядок дня, Обри?

– Господин Марей встает очень рано, мадам, после чего выезжает на верховую прогулку в Булонский лес.

– Всегда – в Булонский лес? Вы в этом уверены?

– Уж если на то пошло, в этом уверен я, – отрезал Лионель. – Я сам несколько раз ездил туда вместе с Мареем, так что можете не сомневаться.

– Затем, – продолжал Обри, – господин Марей возвращается домой, переодевается, чтобы заняться другими спортивными упражнениями. Завтракает он обычно в клубе. Иногда, правда, по утрам отправляется на пешие прогулки или на какую-нибудь деловую встречу. В остальное время он, как уже и сказал господин граф, ведет жизнь любителя всевозможных искусств: посещает концерты, картинные галереи и музеи, бывает в библиотеках, заходит к антикварам и в магазины старьевщиков. Правда, вначале, когда я только начал за ним следить, он совершал еще и автомобильные прогулки, немало меня беспокоившие, но затем я познакомился с его шофером… Так вот, господин Марей каждый вечер объявляет ему, куда они поедут на следующий день. В общем, когда возникала необходимость, я брал внаем то торпедо, то небольшой грузовичок, чтобы замести следы, и всегда появлялся в назначенном пункте раньше господина Марея, но и там, ваше сиятельство, ничего странного или подозрительного не обнаруживал.

– Но куда же он ездит?

– Осматривает старинные памятники или исторические усадьбы в предместьях. Опять же посещает антикваров. Шофер у него весьма болтливый, я без труда выуживаю из него все, что мне нужно.

– Но вы уверены, что этот человек искренен с вами?

– На все сто процентов, ваше сиятельство, ибо я неоднократно его проверял.

– Хорошо… А вечерами, после ужина, чем занимается наш эстет?

– Вы удивитесь, но для парижанина его круга господин Марей выезжает очень редко: в театр, на концерт или на какую-нибудь публичную лекцию. Иногда в мюзик-холл. Но не кутит, не играет в карты. Раньше он вроде бы, как и все молодые аристократы, бывал на Монмартре, но теперь словно забыл туда дорогу.

– Выходит, Обри, по вечерам мсье Жан Марей регулярно возвращается домой, и, как правило, весьма рано. И что же он там, по возвращении, делает? Работает?

– Да, ваше сиятельство.

Лионель, который стоял спиной к ним, разглядывая витраж двери, пояснил:

– Он – автор получившего высокую оценку публики исследования «Женщины в произведениях Эжена Делакруа», а теперь заканчивает новую, довольно толстую книгу под названием: «Дендизм в Англии, от Бэкингема до Браммелла». Он сам денди и потому похож – или желает быть похожим – в чем-то на д’Орсе[112], в чем-то на д’Оревильи[113], то есть он и спортсмен, и литератор. Когда же ему работать, как не по ночам, маман?

– Вы