— Да где он? Показывай! — услышал хриплый голос Шалаева.

Дверь бесцеремонно распахнулась. Дмитрий поднялся навстречу хозяину. Кряжистый, плотный, с загорелым круглым лицом, Сергей Иванович раскрыл широко руки, обнимая гостя за плечи.

— Удружил, Дмитрий Наркисович, удружил, — заговорил он радостно, сверкая бойкими серыми глазами.

Дмитрию Наркисовичу нравился этот всегда веселый, улыбающийся и занятый по горло делами деятельный промысловик, которого он относил к категории настоящих разбитных уральцев.

— Анюта, Анюта! — позвал Шалаев. — Как там у тебя?

— Да все готово, — весело откликнулась она. — Приводи себя в порядок.

Дмитрий Наркисович невольно обратил внимание на вспыхнувшее жарким румянцем лицо молодой женщины. Словно и походка ее изменилась, в ней появилась легкость, она так и летала по дому. С хозяином будто вошла радость в дом.

— Анюта насчет бани распорядилась. Пойдем, Дмитрий Наркисович, — пригласил Шалаев, — попаримся, разомнем грешные косточки. Такой бани в своем Екатеринбурге не увидишь. Наша, приисковая, не баня, а дворец. Мне она сейчас просто необходима, усталость надо снять.

В просторном сухом предбаннике, отдыхая, красные, напаренные, вдоволь наплескавшись, они сидели за столом, потягивая холодный квас, отдававший медом.

— Лесной дух нас попутал, — откровенничал Сергей Иванович. — Присмотрелся, какая царевна? И умом бог не обошел. Что я перед ней? Веришь, всю душу она мне перевернула. Не встреть ее, ведь спился бы. Знаешь ты нашего брата — золотопромышленника. Где золото, там и гульба, там и бабы. Сидишь медведем в такой глуши, а соблазн к легкости кругом ходит. Все нам прощается, мужик без загула не может. А вот такого, как у нас с Анютой, простить не могут. Во все колокола зазвонили. Женина родня чуть с кольями на меня не бросается.

Мамин знал, что Сергей Иванович, дьячковский сын из-под Ирбита, изгнанный из гимназии без права поступления в другие учебные заведения, пошел по золотому делу и выбился в толковые управители, словно у него оказалась легкая рука на приисковые дела. В Екатеринбурге у Шалаева имелся большой двухэтажный дом в центре города. Женили его рано, двое детей уже стали взрослыми.

— Не знаю, как дальше будет, — продолжал Сергей Иванович. — Надо бы отправить Анюту в Петербург доучиваться, да нет сил расстаться. Сойду я с круга от тоски, сопьюсь, ведь у русских это быстро бывает. Сам погибну и других загублю. Соображаю теперь, не податься ли мне к башкирам, откупить там участочек и повести собственное дело. Школу бы открыл, вернул Анюту к учительскому делу. Без него и для нее не жизнь, а тоска. Не может она только женой быть.

Он схватился за голову и застонал, словно от боли. Потом взглянул на Дмитрия Наркисовича, как бы застыдившись, что обнажился перед ним.

— Так и живу, Дмитрий Наркисович, — заключил он горько.

Не прошло и часа, как они сидели в избе.

— До чего же хорошо дома, — говорил Шалаев, оглядывая стол и ласково гладя руку Анны Протолионовны. — Веришь, часа не хотел задерживаться, — говорил он, не стесняясь Дмитрия Наркисовича.

Было приятно смотреть, как этот сорокапятилетний мужик действует за столом, отдавая должное всему, что стоит перед ним, радостно оглядываясь на Анну Протолионовну, ловя каждый ее взгляд, успевая угадывать ее желания, подвигая к ней то тарелку с огурцами, то с капустой, грибками.

Он оживленно делился впечатлениями от поездки, пересказывая занимательные истории.

— Послезавтра надо ехать, — сказал Шалаев. — Раздели, Дмитрий Наркисович, со мной компанию. Посмотришь, чем наш брат промысловик живет.

Предложение показалось заманчивым, и через день они покатили с Сергеем Ивановичем на прииски по реке Нейве.

Все места, через которые они проезжали, были старательно изрыты промысловиками золота и самоцветного камня, которыми славились эти окрестности, везде виднелись громадные насыпи, разрезы, длинные канавы, пробные ямы, шурфы. Словно стадо каких-то крупных животных ворошило в трясло всю округу.

Дорогой Шалаев посвящал Мамина в хитроумную «механику» выколачивания барышей. Главным в этой «механике» был самый бессовестный грабеж и обсчет всего рабочего люда, согнанного горькой нуждой на прииски. Наживались основательно и на «диком» золоте. Затаит от конторы иной старатель песочек да ждет, томясь, перекупщика из Екатеринбурга в надежде заполучить от него лишний рубль. За такими старателями от казны велась самая настоящая охота, как за диким зверьем. И попадались, а перекупщики умело выходили сухими из воды.

— Много иноземного воронья налетело на Урал, — говорил Шалаев. — Тут тебе и поляки, и немцы, и англичане, и французы — словом, вся Европа припожаловала. Другой только десяток русских слов заучил, но уж матерщиной овладел в совершенстве. Грабят народ, да и еще приговаривают: он, дескать, такой и сякой, харя немытая, лентяй и пьяница, распутник и вор, только и умеет по-настоящему хорошо водку жрать…

Спускаясь по крутой дороге между отвесных глинистых срезов дороги, с глубокими по обе стороны промоинами от дождевой воды, они услышали неясный гул голосов, то замирающий, то приливно накатывающий навстречу. Три балагана стояли слева, а справа виднелся двухэтажный дом управителя приисков с распахнутыми настежь воротами во двор с большими службами.

Навстречу шли три мужика с красными похмельными лицами, горланя песню, поднимая заплетающимися ногами дорожную пыль. На приезжих они даже не взглянули, не посторонились перед лошадьми. Пришлось их осторожно объехать. Возле балаганов на травяном лужке лежали и сидели мужики вперемежку с бабами. Звенела балалайка, трое или четверо молодых мужиков и среди них ярко и пестро одетые бабы ловко и быстро работали ногами в переплясе. Бабы, помахивая задорно платочками, при этом пронзительно взвизгивали.

— Что за гулянка в постный день, — пробормотал Сергей Иванович. — День-то рабочий, да и погода дай боже, а они пируют.

Гулянье шло и в самом доме, где были распахнуты все окна. Распряженные экипажи стояли перед крыльцом.

Навстречу из сенцев вывалился грузноватый мужчина лет пятидесяти, начисто облысевший, с узким лисьим лицом, в белой, расшитой васильками рубашке враспояску, встал, цепко ухватившись за крылечный столбушок.

— Господи! — умиленно воскликнул он. — Какой гость пожаловал! — и заплакал. — Сергей Иванович, милый, иди к нам, иди, голубь, и дай я тебя, желанный, поцелую.

Он и в самом деле решительно двинулся им навстречу и непременно грохнул бы со ступенек, не подхвати его Шалаев в объятия. Целуя Шалаева, тот все что-то приговаривал, обливаясь пьяными счастливыми слезами.

Тычками в спины он стал заталкивать гостей в комнаты. Лица их сразу опахнул хмельно-никотиновый душный воздух, несмотря на раскрытые окна. За овальным столом, накрытым скатертью с винными пятнами, шла картежная игра. Лохматые бороды, распаренные лица, взъерошенные волосы на голове. Метал худой человек, с бритым, как у актера, лицом, с черными, слегка выпученными