к потустороннему приспособлению, которое уносит его прямо в верхние слои нашей атмосферы и дальше, за миллионы миль, в место, где никто из его знакомых никогда раньше не бывал. Интересно, чувствует ли он страх, или возбуждение, или и то и другое вместе? Интересно, чувствовал ли Апа то же самое, когда впервые отправился в Берингову Воронку, или Умма, когда летела на самолете в Соединенные Штаты?

Я думаю обо всех людях, которых я когда-либо любила, которые исчезли, которые ушли и не вернулись. О тех, кто остался, и о тех, кто был здесь все это время.

И когда прямая трансляция прекращается, а небо темнеет до глубокого, стального серо-голубого цвета вслед за траекторией полета ракеты, я задаюсь вопросом, что будет дальше.

Глава 16

Несколько недель спустя

К тому времени, когда мы добираемся до океанариума, он уже кишмя кишит семьями. Хейли, нервничающая в присутствии других детей, берет меня за руку, когда мы входим в двери. Мы обе все еще потеем от июньской влажности на улице.

– Здесь столько малышни, – раздраженно замечает она, когда дети, одетые в яркие наряды, пробегают мимо нас, визжа и пытаясь ускользнуть от своих уставших родителей.

Я помню, каково мне было в ее возрасте, как я всегда чувствовала себя намного более взрослой, чем была на самом деле.

– Ты тоже когда-то была ребенком, – замечаю я. – Я помню, как впервые встретила тебя. Ты была такой крошечной.

Это правда – Хейли родилась преждевременно. Рэйчел позволила мне подержать ее на руках в больнице, и когда она открыла свой маленький ротик, чтобы зевнуть, ее розовый язычок был таким же маленьким и нежным, как у котенка. Я так боялась уронить или задушить ее, что сидела совершенно неподвижно, не в силах пошевелиться. «Как может что-то настолько маленькое выжить», – думала я.

– Не такой уж я была и маленькой, – бурчит Хейли.

– О, да неужели? Я почти уверена, что у твоей мамы сохранились фотографии, подтверждающие мои слова.

– Я была там, – авторитетно заявляет она. – И точно помню.

– С научной точки зрения это невозможно, Хейли, – говорю я, оплачивая наши билеты и улыбаясь парню за стойкой, кажется, новичку.

Может быть, стажер. Сегодня суббота, которая обычно является самым загруженным днем в «Фонтан-плазе», и я задаюсь вопросом, встречу ли кого-нибудь из своих коллег. И насколько странной окажется эта встреча.

– Нет, это правда, – настаивает она. – От тебя пахло корицей.

– Хорошо, – говорю я, потому что легче просто согласиться с Хейли, когда она говорит подобные вещи.

Я чувствую непреодолимое желание обхватить ее руками и прижать к себе. Вместо этого я протягиваю ей карту этажей.

– Ты наш проводник на сегодня, – сообщаю я. – Мы можем пойти туда, куда ты захочешь.

– Правда? – ее вопрос звучит так, словно я только что предложила ей самостоятельно отвезти нас домой. – Мама никогда не позволяет мне выбрать то, что я хочу увидеть в первую очередь.

– Ну, сегодня ее здесь нет, так что правила устанавливаем мы.

Рэйчел спросила, не хочу ли я, чтобы она тоже пришла помочь, когда я позвонила и предложила сводить Хейли в океанариум.

– С ней может быть нелегко, ты же знаешь, – пояснила она.

Но я сказала, что ей нужен выходной от необходимости быть мамой; что она должна сходить куда-нибудь, посетить спа-салон, сделать маникюр или пойти напиться в два часа дня и подцепить незнакомца в баре – что угодно.

– Отлично, за исключением того, что ты теперь тоже лезешь в мои дела по поводу знакомств с людьми, – ответила она, но я слышала, как она улыбалась.

Хейли решает, что сначала хочет посмотреть на приливные бассейны. Я помогаю ей опустить руку в холодную воду открытых резервуаров, чтобы нежно погладить колючки морских звезд. Она хихикает над тем, какими странными они кажутся на ощупь.

– Им не больно? Они меня чувствуют? – спрашивает она.

– На самом деле у них нет мозгов, но да, они могут что-то чувствовать.

Легко предположить, что нечто инертное в принципе не должно чувствовать и испытывать боль, а потом самому захотеть стать таким же. Я вспоминаю обо всех тех случаях, когда бродила по океанариуму, пытаясь ничего не чувствовать и представляя, как мое тело превращается в воду и соль. А потом я думаю о том, что в последнее время мне хотелось чувствовать как можно больше всего на свете. Хейли широко раскидывает руки и ноги и, пошатываясь, ходит по залу.

– У меня нет мозго-о-о-ов, – завывает она. – Ты тоже попробуй, тетя Ро.

Мы вдвоем ковыляем вот так, две морские звезды-зомби, пока не привлекаем толпу крошечных детей, которые решают последовать нашему примеру – к своему большому удовольствию и досаде родителей.

Хейли обожает тюленей, их скользкую гладкость и их яркие, как у собак, глаза.

– Они такие большие, – восторгается она.

Мы наблюдаем, как морской котик – кажется, ее зовут Минди – мирно покачивается вверх-вниз на спине, ее брюшко образует купол над поверхностью воды. Сначала кажется, что она одна, пока она не переворачивается и не показывает ребенка, плавающего рядом с ней. Хейли изумленно восклицает, и от ее дыхания стекло запотевает. Мы наблюдаем, как они грациозно кружатся друг вокруг друга, словно в танце, пока Минди не решает, что с нее хватит нашего внимания. Она ныряет на дно аквариума, малыш следует за ней.

Хейли тянется к моей руке, и я задаюсь вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем она станет слишком взрослой, чтобы ходить в такие места, как океанариум, прежде чем она перестанет инстинктивно тянуться за моей рукой в важный для нее момент, когда невозможно держать все в себе. Останется ли этот день вообще в ее памяти, когда она будет в моем возрасте или старше. Мне кажется несправедливым то, что мы не можем выбирать воспоминания, которые остаются с нами – не можем решать, какие воспоминания станут сухожилиями и венами нашего существа, а какие мы потеряем.

Мы переходим к вольеру с пингвинами, где, как обычно, кипит бурная деятельность. Некоторые из них плавают, а другие собираются группами на скалах. Кажется, Соната и Арпеджио все еще вместе – они стоят у воды, ухаживая друг за другом с нежностью, от которой трудно не растрогаться.

– Взгляни на этого, – указывает Хейли на одного пингвина, стоящего отдельно от других на одной из самых высоких скал в вольере.

Это Кода, она расправляет свои крылья и покачивает ими взад-вперед, как будто танцует.

– Почему она совсем одна? – спрашивает Хейли.

– Не одна, – возражаю я. – Видишь?

Кода щелкает клювом, издает негромкий писк. И довольно скоро к ней присоединяются несколько других королевских пингвинов, они запрыгивают на соседние камни. Теплый луч солнца освещает их, как прожектор, и они удовлетворенно вытягивают шеи.

В той секции океанариума, которая посвящена беспозвоночным, намного тише, как будто здесь, вдали