– Ясно, – сказал я.

– Ты чем-то недоволен, – заметил он.

– Я не испытываю стыда за то, что я кикуйю, – сказал я. – А почему ты стыдишься, что ты кениец?

– Я ничего не стыжусь! – огрызнулся он. – Я буду горд поговорить с ним на его родном языке.

– Более горд, чем он, гость Кении, которому полагалось бы общаться с тобой на твоем языке, – указал я.

– Ты не понимаешь! – отрезал он.

– Очевидно, – согласился я.

Он молча глядел на меня пару мгновений, потом тяжело вздохнул.

– Ты меня бесишь, – заявил он. – Как вообще начали обсуждать эту тему? Я же тебя не затем позвал. – Он закурил бездымную сигарету, затянулся и швырнул в атомизатор. – Ко мне утром приходил отец Нгома.

– Я его не знаю.

– Но ты знаешь его прихожан, – сказал мой сын. – Многие из них являются к тебе за советом.

– Возможно, – признал я.

– Черт подери! – рявкнул Эдвард. – Мне нужно тут жить, а он – священник местного прихода. Ему не нравится, что ты его паству учишь жить по-своему, в противоречии с католическими догмами.

– Разве я им лгу? – спросил я.

– Разве ты не можешь просто отправлять их к отцу Нгома?

– Я мундумугу, – сказал я. – Мой долг – наставлять тех, кто явился ко мне за советом.

– Ты перестал быть мундумугу в тот самый момент, как тебя выставили с Кириньяги! – зло огрызнулся он.

– Я покинул ее по собственной воле, – спокойно ответил я.

– Мы снова отклоняемся от темы, – сказал Эдвард. – Послушай, если хочешь продолжать оставаться мундумугу, я тебе офис арендую или… – голос его стал презрительным, – или просто куплю тебе клочок грязной земли, чтоб ты там сидел и проповедовал. Но в моем доме не смей.

– Прихожанам отца Нгомы, вероятно, не нравятся его наставления, – заметил я, – в противном случае они бы не искали совета в другом месте.

– Я не хочу, чтобы ты впредь говорил с ними. Понятно?

– Да, – сказал я. – Я понял, что ты не хочешь, чтобы я впредь говорил с ними.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! – взорвался он. – Никаких больше словесных игр! Они, может, и работали на Кириньяге, но тут не сработают! Я слишком хорошо тебя знаю!

Он снова уткнулся в свой компьютер.

– Вот что самое интересное, – проговорил я.

– Что? – подозрительно зыркнул он на меня.

– Вот ты тут сидишь, окруженный английскими книгами, учишь французский и защищаешь передо мной жреца итальянской религии. Ты не просто перестал быть кикуйю; думаю, ты даже кенийцем больше не можешь считаться.

Он гневно посмотрел на меня через стол.

– Ты меня бесишь, – повторил он.

Выйдя из кабинета сына, я покинул дом и сел на аэробус до парка в Мутайге, стремясь на много миль отдалиться от моего сына и его соседей, таких же, как и он. Некогда по этим землям бродили львы. Леопарды таились на свисавших ветках, готовясь прыгнуть на добычу. Дикие звери – зебры, газели, антилопы гну – щипали высокую траву и терлись плечами друг о друга. Жирафы обгрызали вершины акаций, бородавочники рыли норы в земле. Носороги поедали колючие кустарники и яростно вскидывались на любой незнакомый звук.

Затем пришли кикуйю, они расчистили землю, привели с собой скот, быков и коз. Они жили в хижинах из глины и тростника, жили той самой жизнью, к которой мы стремились на Кириньяге.

Но все это осталось в прошлом. В парке не водилось никакого зверья, за исключением белок, шнырявших по привезенному луговому мятлику, да пары птиц-носорогов, сидевшей в гнезде на одном из пересаженных европейских деревьев. Старики кикуйю, одетые в штаны, куртки и ботинки, сидели на скамейках по всему периметру. Один из них бросал крошки особо наглому скворцу, но в большинстве своем они просто сидели и глядели в пространство.

Я отыскал пустую скамью, но не стал на нее садиться. Мне не хотелось походить на этих людей, которые не видели никого, кроме белок и птичек, а мне виделись львы и импалы, кикуйю в боевой раскраске и масаи в красных одеждах, некогда ступавшие по этим землям.

Я продолжал гулять, ощутив неожиданный прилив сил, несмотря на то что день выдался жарким, а мое старое тело ослабело. Я гулял до сумерек. Я решил не приходить на ужин к моему сыну и невестке, чтобы не слушать разговоров об их скучной работе и постоянных завуалированных намеков на то, что неплохо бы мне убраться в дом престарелых, не сталкиваться с их неспособностью понять, ни почему я вообще отправился на Кириньягу, ни почему вернулся оттуда, так что, не возвращаясь домой, я продолжил бесцельно блуждать по городу.

Наконец я поднял глаза к небу.

«Нгаи, сказал я безмолвно, я все еще не понимаю. Я был хорошим мундумугу. Я исполнял Твой закон. Я чтил Твои ритуалы. Могли настать день, минута, секунда, когда вместе мы бы спасли Кириньягу, если бы только Ты явил Свое присутствие. Почему Ты покинул ее, когда именно Ты был ей так отчаянно необходим?»

Я взывал к Нгаи минуты, превратившиеся в часы, однако Он не отвечал.

В десять часов вечера я решил, что пора посетить лабораторный комплекс, поскольку добираться туда было больше часа, а Камау начинал работу в одиннадцать.

Как и прежде, он снял электронную преграду, впустил меня и провел к небольшому участку травы, где содержали Ахмеда.

– Я не ожидал, что ты так скоро вернешься, мзее, – сказал он.

– Мне больше некуда идти, – сказал я, и он кивнул, словно этот ответ был абсолютно уместным.

Ахмед нервничал, пока ветер не принес ему в ноздри мой запах. Потом повернул морду к северу и стал каждые несколько секунд вытягивать хобот.

– Такое впечатление, что он ждет знака с горы Марсабит, – заметил я, поскольку бывший дом огромного существа находился в сотнях миль к северу от Найроби – одинокая зеленая гора посреди выжженной пустыни.

– Его вряд ли порадовало бы то, что он бы нашел там, – ответил Камау.

– Почему? – спросил я, ибо в нашей истории не было животного, теснее связанного с определенным местом, чем могучий Ахмед – с Марсабитом.

– Ты разве не читаешь газет, не смотришь новости по головизору?

Я помотал головой.

– Дела черных европейцев меня не интересуют.

– Правительство эвакуировало город Марсабит, расположенный рядом с горой. Они загерметизировали Поющие Колодцы[25] и приказали всем покинуть эту местность.

– Покинуть Марсабит? Зачем?

– Много лет под горой хоронили ядерные отходы, – сказал он. – И лишь лет шесть назад, когда один из контейнеров дал течь, об этом стало известно. Правительство скрывало от людей этот факт, а потом не справилось с утечкой.

– Но как это могло произойти? – спросил я, хотя уже знал ответ. В конце концов, как в Кении происходит вообще все?

– Политика. Взятки. Коррупция.

– Треть Кении занята пустыней, – сказал я. – Почему