Он накинул на часы красное знамя и повернулся к чете Василовых.

— Я вижу, вы еще не совсем здоровы, — шепнул он с участием, — садитесь вот тут, отсюда вы увидите всю трибуну. Глядите сюда!

Безжизненный взор Василова устремился по направлению, указанному Барфусом.

Залитая солнцем трибуна медленно наполнялась. Каждого входящего зала встречала громом аплодисментов, криками и пением Интернационала. Вокруг длинного стола, покрытого пурпуром и благоухавшего в белых гиацинтах, собрались все вожди Советских Республик.

Начались речи. Барфус шепотом передавал Василову содержание каждой из них. Но ни речи, ни шум, ни музыка, ни солнце, ни всеобщее воодушевление не вывели его из безразличия. Он сидел, тупо глядя туда, куда указывал Барфус, отвечал односложно и ни о чем не спрашивал.

— …И вот мы накануне всеобщего признания. Договор подписан… Группы, сочувствующие торговле с нами, прислали нам свое приветствие… — донесся голос с трибуны.

В ту же минуту по телу Василова пробежал электрический ток. Он схватился рукой за карман, где был конверт, вскочил и механически шагнул на трибуну. Катя Ивановна ринулась вслед за ним, прежде чем Барфус успел ее остановить. Два красноармейца подняли ящик и поставили его на пурпурный стол. Вся зала вскочила с мест, бешено рукоплескав и стараясь через головы и плечи друг друга разглядеть диковинный дар. Большие часы, висевшие над трибуной, указывали без десяти двенадцать.

— Я пришел к вам от имени той части Америки… — механически стал читать Василов, развернув бумажку. — Той части Америки…

Он остановился… вздрогнул, провел рукой по лицу. Прямо против него, в упор устремив на него огненные глаза, казалось, читавшие до глубины его души, сидел Ленин.

— От имени той части Америки, — в третий раз произнес Василов неверным голосом. По лицам всех собравшихся пробежало недоумение. Он дернул головой и плечами, судорожно спрятал конверт в карман и бросился прямо к часам, ощупью отыскивая их завод.

В зале воцарилось гробовое молчание. Василов нащупал завод, он стал поворачивать его — раз, два, три — сухой треск пронесся по зале, похожий на пересыпание мельчайшего бисера. В ту же минуту глаза Василова и его жены расширились, в них впервые сверкнуло сознание, они поглядели друг на друга, потом на трибуну, с ужасом, раскрыли рты, как для крика, дернули руками как бы для предостережения, но изо рта их не вырвалось ни единого звука, а мускулы их оцепенели, как налитые свинцом. А часы между тем издали невнятный свист, разверзлись пополам, выбросили прямо на стол круглый стальной предмет и произнесли на всю залу ясным, металлическим голосом, похожим на щелканье ключа в замке:

«НЕ ВЕРЬ БОГАЧАМ И ДАРЫ ПРИНОСЯЩИМ!»

Вся зала хлынула к трибуне, отделенной от нее оркестром. Многие поскакали вниз, на плечи музыкантов.

— Что это значит? Покушение! Спасайте вождей! Не создавайте паники!

Тысячеголосые крики переполнили театр. Но громовой голос прорезал их, мгновенно восстановив тишину:

— Ничего не случилось! По местам, товарищи!

Круглый предмет переходил из рук в руки. Все сидевшие на трибуне обменялись удивленной улыбкой. Секретарь поднялся и показал его зале.

— Товарищи! — произнес он взволнованно. — Часы были начинены бомбой, формула которой выгравирована на металлической обшивке. Если бы она разорвалась, не только мы с вами, но и весь окружающий район превратился бы в клочья. Непостижимым образом неизвестные друзья обезвредили механизм и привели в действие вместо бомбы вот эту фонографическую пластинку, произнесшую весьма поучительные слова. Я полагаю, товарищи, мы примем их к сведению!

Зал загремел от восторженных рукоплесканий.

Заседание между тем было прервано снова. Из главного входа, стуча сапогами, бежал милиционер с лицом, красным как кумач. Волнение и суматоха после взрыва были так велики, что его никто не останавливал. Он добежал до трибуны, остановился, чтобы перевести дыхание, и загремел сочным басом:

— Товарищи, я командирован с экстренным донесением! Прошу слова!

Его окружили, и через минуту он рапортовал, молодцевато приложив два пальца к кепи:

— Так что имею донести нижеследующее: на семи главных заводах сей минут обнаружено по запрятанной бомбе адского содержания. Эти самые бомбы, товарищи, выкатились ровно в двенадцать часов на середины комнат вроде как волчки да и принялись разделывать… Интернационалы на манер оркестра. Вот извольте видеть своими глазами.

И сияющий милиционер горделиво опустил руку в ранец и разложил на столе одну за другой семь одинаковых бомб.

— Черт возьми! — крикнул один из членов Петросовета, ухитрившийся перепрыгнуть через оркестр прямехонько на трибуну. — Покажите мне эти штуки.

Он был известным химиком, и вся зала с интересом следила за ним глазами, пока он разглядывал диковинные игрушки. Прошло несколько минут. Химик пожал плечами.

— Ничего не понимаю! — вырвалось у него. — Самые настоящие бомбы с сильным взрывчатым составом. Но механизм их мне абсолютно незнаком! Тут надо позвать механика!

— Объявляю заседание закрытым, — произнес секретарь, — дело будет расследовано, товарищи, до мельчайших подробностей. Пока же сохраните спокойствие и умолчите о происшедшем, чтоб не создавать в городе паники. Не забудьте, что сегодня у нас собрались иностранные гости и что паника может сорвать съезд психиатров, имеющий крупное международное значение.

Ворча и волнуясь, тысячная толпа хлынула из театра на улицу.

— Не создавайте паники, молчите! — шептал каждый своему соседу, а тот жене, а жена доброму знакомому, до тех пор, пока весь Петроград не стал говорить о происшедшем на разные лады.

— Слышал? — шептал один торговец другому. — Заказали этта мы бомб за границей по цене франко шестьсот штук разной величины, а они возьми да заместо стрельбы только цукают вроде примусов. Вот тебе и заграница! Хают наш товар почем зря, а далеко ли сами-то уехали!

— Слышали? — говорила слушательница кинокурсов своей соседке. — Заграница опять подсунула нам своих бомб, а потом напечатала меморандум, будто бы мы у них разводим агитацию. Я удивляюсь, до каких пор мы будем ставить ихние ленты и не давать ходу собственным экранным силам?!

Между тем Барфус, дождавшийся, когда трибуна и зал опустели, подошел к Василовым и взял их обоих под руку. Несчастные были сейчас в ужасном состоянии. Оцепенение прошло, память вернулась. Ужас, пережитый ими в момент взрыва, когда оба думали, что все будет разрушено, и не могли шевельнуть ни языком, ни рукой, наградил Рокфеллера седой прядью, а Вивиан — нервным подергиванием век.

— Вам нужен основательный отдых,