Решил надеть лучшую одежду, выбирал перед зеркалом, как девица. Самому смешно стало. Да смех невесел оказался, не шла из головы страшная баба. Не мог он понять до сих пор, была ли она или пригрезилась ему. И ночь голову не прояснила. Так что стоял он перед зеркалом и не столько о колете и шоссах думал, сколько о вчерашнем визите и о том, был ли он вообще.

Когда Волков собрался ехать завтракать, Ёган распахнул ему дверь и пошел первым, не дожидаясь господина. Кавалер вслед за слугой вышел в коридор, закрыл дверь и остановился, огляделся. Тут окон не было, всегда царил полумрак. Именно здесь стояла она, а он перед ней. Волков повернулся к двери, поглядел на нее и увидал сразу то, чего вчера, когда люди сбежались, не разглядел. А надо было лишь внимательно присмотреться.

– Ёган, света дай-ка, – велел Волков, не отрывая взгляда от двери.

– А чего там? – слуга, уже прошедший коридор, стал возвращаться.

– Свечу.

Вскоре Ёган вынес из покоев свечу, поднес ее Волкову. Тот закрыл дверь и осветил огнем.

Ни у него, ни у слуги сомнений не было.

Дверь оказалась поцарапана. Словно зверь какой когти тут точил.

– Видишь? – с каким-то злорадством спрашивал кавалер у слуги.

– Ишь ты! Дверь-то крепкая, – удивился Ёган. Он даже попытался поскрести ее ногтями. – Нет, ногтем ее не взять, – продолжал он, – сразу видно, зверюга какой-то карябал.

– Не зверюга, а баба, и баба самая красивая, что я видел, – сказал кавалер, проводя пальцами по отметинам.

– Баба? – удивлялся слуга, косился с подозрением на господина. Не мог он поверить, что женщина так дверь исцарапать может.

– Нет, не баба, ведьма. Первостатейная ведьмища, ломала меня так, что едва устоял. А вы, дураки, мне не верили.

– Так никто ж не видал ее, – оправдывался Ёган, – ни Вацлав, ни слуги гостиничные. Вот и не верили…

– Ты-то, дурень, уж мог мне поверить… – победно произнес Волков, его настроение явно улучшалось.

– Да, надо было, – соглашался слуга, пряча потушенную свечку за пазуху, – и что, какова она была, и впрямь красива?

– Говорю ж тебе…

Они пошли вниз, и, пока спускались, кавалер рассказывал слуге, как все случилось. Тот слушал изумленно. Теперь он верил каждому слову.

* * *

Эльза Фукс и сама не знала, как сюда попала. Девушка проснулась на вонючих, слегка влажных тряпках, в полной темноте и сырости, вокруг были горы такого тряпья. Поначалу она не могла понять даже, где стены. Только тряпки вокруг, иногда заскорузлые. Эльза шарила вокруг себя руками и находила что-то приятное на ощупь. То был, видимо, шелк или даже мех. Затем она стала потихоньку передвигаться по кучам одежды и наткнулась на стену. Поползла по ней и нашла что-то крепкое, невысокое, с острыми углами. Ощупала предмет и поняла – сундук. Большой, кованый, с замками.

Она посидела возле него, даже поплакала немного и уже собралась кричать, как вверху, почти над головой у нее, чуть правее, звякнул засов. И заскрипела дверь, долго и тяжело. Свет появился маленький, даже не свеча, лампа масляная. Но после темноты для Эльзы и этот свет глаза резал. Она было обрадовалась, да тут услышала голоса и узнала их сразу. По ступеням вниз ступали две женщины, которых Эльза боялась не меньше, чем смерти.

Встали с лампой у светлого входа, и одна из них спросила строго:

– Где ты?

– Тут я, – отвечала девушка.

– Ко мне ступай, – велела та, что держала лампу.

Спотыкаясь и путаясь в тряпье, Эльза Фукс подошла к двери, к женщинам, и, морщась от света, остановилась. Присела низко, с уважением.

Одна из женщин приблизила свое лицо к ее лицу, едва носом не коснулась, и Эльза обомлела. Смотрел на нее ледяной ангел, его глаза изучали ее, а потом спросил он:

– Служила ты хромоногому?

Эльза замерла и понять не могла, о ком спрашивает ангел, да так строго, что и имя забудешь, не то что на вопрос ответишь.

– Молчит, запираться надумала, – продолжал ангел, – тронь ее сестра, под прикосновением спросим. Там запираться не будет.

Эльза хотела сказать, что не поняла вопроса, но вторая женщина протянула к ней два пальца. Коснулась лба ее, словно толкнула. И появился маленький огонек у девушки перед глазами, расплылся в большое белое пятно, а из него строгий голос стал обращаться к ней.

Спрашивал ее о разном, а она давала ему ответы. И что бы она ни говорила, голос ее опять спрашивал, опять пытал. Не отпускал. Сколько так продолжалось, девушка не знала. Вдруг свет исчез, дверь тяжко бухнула, засов звякнул, и Эльза пришла в себя. Опять кругом темень ужасная и тишина, а ей даже по нужде не позволили сходить и воды не дали, бросили в темноте. Она села на груду тряпья и заплакала горько. И уже господин кавалер и люди его казались ей такими родными, так к ним захотелось, что даже приставучий дядька Сыч противен не был. Уж лучше с ним в людской, чем здесь.

* * *

Анхен быстро шла по приюту, и Ульрика за ней. Анхен говорила:

– К матушке я иду, а ты найди кого-нибудь из дур наших, что охочи до мужских сосисок. Кого покрасивее возьми себе в помощь.

– Бьянку возьму, она козлищ жалует.

Так и разошлись они, Анхен к старухе, а Ульрика в покои, где нашла веселую девицу в хорошей одежде. Та валялась в кровати и пела что-то другим женщинам.

– Пошли, певунья, – позвала Ульрика, – женишок тебе нашелся.

– Молод ли? – сразу поинтересовалась девица.

– Моложе не бывает. И красив еще.

– Да и пойду, раз так, – Бьянка встала и принялась править одежду. – А богат? Сколько даст? А делать что ему?

– Бесплатно потрудишься, матушка просит. А делать будешь все, чтобы голова у него кружилась. Чтобы не в себе был.

– Ну ладно, сделаю, – важно сказала девица, встала к зеркалу, разглядывала себя. – Сейчас мне идти? Куда?

– Сейчас, – отвечала Ульрика, – я с тобой пойду. – Она глянула на женщин, что праздно сидели на кроватях: – А вы что сели? Полная печь золы вас дожидается, дрова перенесите в кухню, простыни снимите, на прачку несите. Сидят, зады отращивают, пошли работать!

Они с Бьянкой перешли в богатую часть дома и там, в столовой, сели ждать Анхен, которая вскоре вышла из покоев благочестивой Кримхильды. Подошла к ним и, достав из шва рукава платья старую, черную от времени иглу, показала ее женщинам и спросила:

– Знаете, что это?

– Знаем, – кивнула Ульрика, а Бьянка молчала.

– Знаете, что с ней