Шрифт:
Закладка:
— Гром не грянет, мужик не перекрестится, — засмеялся Володя.
— Это не вера, — сказал Игорь Павлович убежденно. — Это суеверие.
— Оно, конечно, так, — согласился Лукич. — Против данных науки никуда не попрешь.
— Зачем тогда книгу такую хранишь? — гнул свою линию доцент.
— Не выкидывать же. Она мне опять же от матери осталась, а ей дед, помирая, отказал. Память то есть.
— Ясно! — Игорь Павлович, помусолив носовой платок, старательно протер крест. — Ты ее кому-нибудь показывал? Скажем, директору совхоза?
— У нас колхоз, председатель у нас. Как-то заходил, сам случайно увидел.
— И что?
— Ноль внимания. Ничего не сказал.
— Ага, ничего не сказал. А подумать — подумал: зачем, мол, человеку Библия, может, верующий?
— Не пойму, куда вы клоните. — Лукич снова засуетился, полез в карман за спичками. — Намекаете, что лишняя она мне?
— Ну, знаете, — уперся в доцента тяжелым взглядом полковник. — Это, знаете… И, задохнувшись, схватился за сердце.
— Иваныч, — сказал Лукич. — Ты-то что страдаешь? Нужна тебе книга? На, бери. Дарю.
— Ну, дошло-таки! — Игорь Павлович шумно вздохнул и помахал на себя платком. — Продашь?
Свинарь в тоскливом ожидании посмотрел на Ивана Ивановича. Тот, не поднимая взгляда, катал на столе хлебные шарики.
— Говори цену, — торопил доцент.
— Память же, — колебался Лукич, жалко улыбаясь Володе.
— Хорошо. — Игорь Павлович встал. — Если память — не надо.
И Лукич сдался.
— Ну, ладно, чего уж там, — пробормотал он. — Все одно к одному… Только ежели б не гроза… Да уж чего там! Пятерку — и дело с концом.
В чем ином, а в скупости Игоря Павловича обвинить нельзя было. Достал бумажник, шмякнул на ладонь Лукича две красненьких — знай, мол, наших. Свинарь тут же, накинув пальтишко, не мешкая, поспешил за дверь. А Игорь Павлович спрятал Библию в рюкзак, крепко затянул шнурок на его горловине и довольно потер ладони.
Он был большой знаток и любитель старинных книг.
Ночью ему приснилось, что столь счастливо приобретенная им Библия превратилась в красивую дородную женщину в черном платке и с тугими красными щеками. Он гулял с нею по городу и почтительно называл Библией Ивановной.
Володя с треском проваливался на экзаменах и тихонько постанывал во сне.
Опохмелившемуся Лукичу причудился хряк Гавриил, прошлым летом покусавший его. Этой ночью хряк был миролюбив и ласков. Жестким щетинистым боком он терся о ноги свинаря и блаженно всхрюкивал.
Ивану Ивановичу, как всегда, снилась война. Его, тяжело раненного, тащил на шинели по заснеженному полю незнакомый, наверное из соседнего полка, солдат. Вдруг солдат дернулся и затих, между лопатками у него парком взошла кровь: разрывная пуля разворотила ему шею ниже затылка.
Полковник проснулся от того, что ощутил на лице слезы, и долго потом не мог уснуть снова.
Утром приехал и разыскал их институтский шофер Васек. Гроза застала его где-то в середине пути, он ночевал в машине, а на рассвете был вызволен из сугробного плена бульдозером, высланным дорожниками для расчистки снежных заносов.
И, как говорится, наступил миг прощания. Лукич, конфузливо покряхтывая, вынес на крыльцо рюкзаки и обошел компанию, пожимая отъезжавшим руки и бормоча что-то. Володя разобрал всего три слова: «гроза», «не обессудьте» и «бывает». Легонько встряхивая руку доцента, свинарь отчаянно попросил его о чем-то глазами, на что Игорь Павлович ответил взглядом, скользнувшим в сторону, но достаточно непреклонным.
Погрузились. Поехали. Володя обернулся к заднему оконцу: Лукич, без пальто, растрепанный и одутловатый, стоял на крыльце и махал им вслед.
— Странный мужик, — сказал Игорь Павлович, снимая с запотевшей головы пыжиковую шапку и аккуратно устраивая ее на коленях. — Представляете, просил вернуть ему книгу. Как будто вчера я силой взял ее у него. Или хитрым обманом…
Иван Иванович промолчал, хотя именно к нему, вернее, к его затылку обращался доцент. Полковник сидел рядом с Васьком и не видел зятя, но ощущал его всем своим стареющим, зябнувшим телом — словно в нетопленой комнате ступал босыми ногами по худому полу, из щелей которого дуло.
Он ежился, запахивал на коленях полы полушубка и снова — в который раз! — старался разобраться в своих чувствах к зятю. Был ли он, Иван Иванович, всегда справедлив к нему не по мелочам, а по крупному счету? И где кончаются мелочи и начинается крупный счет? Да, Игорь Павлович — человек напористый, пробивной, как теперь говорят, умеет, коль речь пойдет о житейских делах и нуждах, созвониться с кем надо, достать что надо, устроить, организовать. То есть умеет жить — не в очень-то возвышенном смысле этого слова. Но разве не объяснимо такое отношение к жизни при нынешнем всеобщем стремлении к благополучию и комфорту? Его, видите ли, коробит при одном взгляде на унты, подаренные Игорю Павловичу коллегами (за что такие подарки?) в Красноярске, на какой-то там научной конференции. Ему не понравилась проведенная нынче «операция» с Библией. Но разве все это дает право забывать о более существенном, может быть, главном? Что зять его, сирота, детдомовец, в свои тридцать пять стал кандидатом наук, доцентом. Что он на руках носит свою жену — его, полковника, родную дочь, и она — да, он знает это — любит и ценит своего мужа. Что Игорь Павлович состоит чуть ли не домашним учителем при Володе — парне, надо прямо признать, с ленцой, придурью и способностей отнюдь не выдающихся…
А Володя искоса посматривал на Игоря Павловича и мучился запоздалым раскаянием. Час назад, перед отъездом, улучив минуту, когда в избе никого не было, он развязал рюкзак доцента, вытащил Библию и, шмыгнув в боковушку, сунул том под одеяло Лукичовой постели. Теперь Володя сам себе удивлялся, как он мог сделать такое, казнился и мучился, ожидая, что Игорь Павлович вот-вот обнаружит пропажу.
Ожидание становилось невыносимым, и студент почти обрадовался, когда сверкнула в нем показавшаяся спасительной мысль — признаться во всем самому. Собравшись с духом, он тронул доцента за рукав.
— И-горь Па-павлович… — Володя говорил, заикаясь. — А ведь я… я…
Больше Володя не сказал ни слова. Да слова и не нужны были — сработала интуиция: Игорь Павлович сначала покраснел, потом побледнел. Вскинув на колени рюкзак, с испугом и удивлением ощупал его, охлопал, сунул руку в нутро и, не вынув ее оттуда, тонко вскрикнул:
— Да как ты смел?
— Бес попутал, — испуганно улыбнулся Володя. — Сам не знаю, как получилось, пушкин-батюшкин…
— Васек, назад! — скомандовал доцент.
— Вперед, только вперед! — негромко сказал Иван Иванович, и в зеркале над лобовым стеклом Володя увидел его вздрагивающие не то в гневе, не то в улыбке губы.
— А я говорю — назад! — взвизгнул Игорь Павлович. — В институтской машине
