Шрифт:
Закладка:
Глава 16
In Memoriam. Памяти Магды Нахман
Ли Готами была не единственным человеком, оплакивавшим Магду. Магда, беженка, умерла далеко от родной земли, но она была окружена любящими друзьями. Как говорит Хильда Хольгер в своем некрологе, у Магды «было много хороших друзей, которые души в ней не чаяли так же, как и я». Другая мемуаристка, Ирен Порилл, вторит этому: «<Магда была> небольшого роста, полноватая, с очаровательным лицом. Она помогала еще не признанным молодым художникам, которые обожали ее. У Магды было много друзей, которые искренне ее любили»[488]. Вдали от родины Магда оказалась в месте, которое могла назвать домом. Ведь что такое дом, если не преданные и любящие друзья?
После смерти Магды на страницы газет и журналов полились воспоминания о ней. «Тихая, застенчивая, искренне доброжелательная», по словам Гетца, она затронула много сердец. Некрологи были данью уважения ее «искренности и ее ненависти ко всему показному и лживому, ее врожденной доброте, ее чувству юмора и жизнерадостности»[489]. «Господин Оскар Браун, главный судья Бомбея, открывший посмертную выставку <Магды Нахман>, воздал должное отваге художника, ее разносторонним способностям и необыкновенному дару глубокой человеческой интуиции». Он назвал ее «удивительной леди»[490]. В «Times of India» Рудольф фон Лейден писал:
Не стало великой маленькой леди художественного мира Бомбея. Как и подобает художнице, она умерла «в упряжке». Каждый, кто унесет с этой выставки одну из ее картин, унесет часть приветливой, щедрой и трагической фигуры, которой была Магда Нахман. Будучи одной из бесчисленного множества преследуемых в Европе, она инстинктивно понимала тех, кто стоит на обочине, пока жизнь проходит мимо, и писала их не с жалостью, а с сочувственным осознанием трагедии и достоинства простых бедных людей.
Молодое поколение бомбейских художников нашло в ней преданного друга и понимающего критика. <…> Она принимала и поощряла тех, кто искал новые горизонты. Они будут помнить ее сердечность и мужество, с которым она прошла по жизни, хотя та была к ней далеко не ласкова[491].
Газета «Free Press Bulletin of Bombay» отмечала, что «великая старая леди художественного мира Бомбея, которая была верным другом и понимающим критиком молодых художников, ушла в мир иной. <…> Ее жизнь была непрерывной отважной борьбой с превратностями судьбы, которые сломали бы более слабый характер и ожесточили бы менее благородную душу»[492]. Даже при жизни Магды современники обращались к ней в прессе со словами нежности и уважения. Ведущий художественный журнал того времени «Marg» в обзоре выставок, состоявшихся в первом квартале 1950 года, объявлял о ее персональной выставке: «Выставка великой старой леди Бомбея Магды Нахман прошла как обычно в залах Института иностранных языков. В ее картинах ощущаются привычная мягкость цвета и человечность»[493]. После смерти Магды в журнале «Marg» была выражена надежда, что «ее творческое наследие, которое несет на себе отпечаток лиризма ее личности, будет жить всегда»[494].
Чувство меланхолии охватывает меня при мысли, что «молодого поколения художников» Бомбея, помнившего ее, больше нет. Многие из них стали выдающимися живописцами, чьи картины попали в художественные музеи всего мира. Что бы могли они сказать мне о Магде? Иногда мне кажется, что некоторые из их картин несут на себе отпечаток уроков Магды. Глаза, которые смотрят с портретов Ары, или его обнаженная натура, нарисованная одним жестом, как мне представляется, ведут свое начало от Магды.
Некрологи дают некоторое представление о жизни Магды в Европе и в Бомбее. Лама Анагарика Говинда впервые услышал о Магде от друга-немца, приехавшего из Берлина, который был там знаком с художницей из России: «Эта русская художница изучала повадки животных. Удивительно, как она уловила особенности каждого». Он рассказывает, как она каждый день ходила в Берлинский зоопарк, проводя бесконечные часы среди животных, терпеливо создавая сотни набросков, пока не изучила их облик и каждое движение. Получается, что лама Говинда знал о Магде и Ачарии задолго до того, как нашел путь к «небольшому старомодному дому на Уалкешвар, который рядом с огромными бетонными многоквартирными зданиями на противоположной стороне улицы походил на испуганного ребенка, заблудившегося в высокой траве». Внутри он обнаружил Ачарию, Магду и их кошек: «Кошки чувствовали здесь себя в своем праве, как и картины, среди которых они ходили и сидели с полным безразличием, словно говоря, что на самом деле они – хозяева дома».
Это было именно то место, которое я нашла на Уалкешвар. Но кошек там не оказалось. Кошки редки в Бомбее. Однажды я видела кошку с котятами на вершине Малабар-Хилл, около храма. Может быть, они были потомками кошек Магды. Говинда продолжает:
Муж, по-видимому, разделял любовь Магды Нахман к животным. Он с живым чувством юмора рассказывал историю их странствий по Европе: о том, как они покинули Россию после революции, о трудностях, которые им пришлось пережить там и потом в Берлине, об их скитаниях в Германии, Франции и Швейцарии, и о решении в конце концов обосноваться в Индии[495].
Чего бы я не дала, чтобы присутствовать при этом рассказе! Я собирала по крупицам сведения о жизни этой четы: скудные описания, оставленные в случайном письме, лица на снимках, слухи. Записал ли лама Говинда более подробное воспоминание о своей первой встрече с ними?
Тем не менее даже крохи способны составить мозаику ушедшей жизни. «Чувство юмора» Ачарии, отмеченное ламой Говиндой, мне известно из рассказа самого Ачарии в его автобиографии о «героических поступках», которые он ставит в кавычки, хотя историки считают их героическими без кавычек. Его сущность отражается в его журналистике так же, как Магда видна в своей живописи. Говинда цитирует слова Магды: «Любые трудности и духовный опыт, которые выводят нас из рутины повседневной жизни, делают нашу душу более богатой, менее самодовольной, более открытой для неэгоистической стороны жизни». Возможно, слова ее воспроизведены не совсем точно, но я верю, что они выражают то, что она хотела сказать. Ли Готами записала голос Магды: «Да и вообще, смерть и жизнь – две иллюзии». В юности Магда изучала антропософию. Теперь в Индии индуизм и буддизм были ей так же близки, как в юности учение Рудольфа Штейнера. В своей статье в «Illustrated Weekly», в которую включены три картины Магды, лама Говинда пишет о ее исключительных познаниях в области
